— Почему ты не кушаешь? — спрашиваю дрожащим голосом.

— Не могу, — Асият виновато смотрит на меня, — у меня не будет ребенка, Злата.

— Асият.

— Он убила его, моя мать. МОЯ МАТЬ УБИЛА МОЕГО РЕБЕНКА, — я подношу ладонь к лицу, не сдерживаюсь, плачу, — зачем мне есть, для кого? — она указывает пальцем на свой живот, — я больше не колобок, — плачет.

Мне не понятны причины, почему эта женщина так поступила? За что? Как можно убить ребенка, пусть еще в утробе матери? Какие должны быть мотивы у такого поступка? Сколько бы я не думала, не могу придумать хотя бы одно оправдание этой женщине.

Асият мне искренне жаль, я не понимаю, как можно с этим жить? Хочется положить руку на свой живот, защитить своего малыша и сказать, что с ним подобное не случится, но боюсь. Боюсь реакции Асият.

Я боюсь трогать свой живот, у меня там пусто..

— Я не знала, для чего мы тут, — дрожащим голосом рассказывает Асият, — я дура, что не понимала, зачем она привезла меня сюда? Все произошло так быстро, я опомнится не успела, как опустошилась… у меня теперь черная дыра, — тычет себе в грудь, — вот здесь, ничем ее не заполнить. Мой ребенок не увидит белого света, я не смогу взять его на руки, приложить к груди, я не смогу почувствовать его теплое дыхание, он не дышит… зачем мне жить и дышать?

— Так, — в палату заходит медсестра со штативом для капельниц, — вы что плачете? Обе? Это не конец света, понимаете? Слышишь? — смотрит на Асият, которая в свою очередь еще громче плачет, я с ней, — ты молодая еще, вся жизнь впереди!

— Я не знала, зачем она привезла меня сюда… о всевышний, прости меня.

Медсестра вдоволь наговорившись, ставит капельницу и просит успокоится.

— А вы можете привезти ей что-нибудь покушать? Может она нашу больничную еду не хочет?

— Да, да, конечно! Сейчас, — поднимаюсь на дрожащие ноги, — я сейчас попрошу, папа привезет что-нибудь.

— Папа? — спрашивает Асият, — он все знает?

— Он ничего не знает, просто когда ты пропала, я позвонила ему.

— Петр Михайлович здесь?

— Он внизу, его не пустили сюда.

— Я останусь с ней, пока вы не придете, — говорит медсестра, присаживаясь на стул, возле кровати Асият.

Я бегу к лифту, делаю все в спешке. Нахожу отца возле машины, прикуривающим очередную сигарету.

— Злата, ты видела Асият? — он бросает сигарету и идет на встречу ко мне.

— Папа, — я запыхалась, пока бежала от лифта на улицу, — нужно купить что-нибудь покушать, Асият слабая, ее не выпишут… — дышу глубоко, чтобы не задохнутся, папа берет меня под локоть и тянет к клинике.

— Еще не хватало, чтобы ты простыла. А с выпиской я сам разберусь! Поднимись к ней, я сейчас привезу покушать.

— Нет, я подожду. Нельзя, чтобы ты поднимался к ней.

— Почему нельзя?

— Нельзя папа. Пожалуйста, — прошу, когда он стоит и не собирается уходить, — езжай.

— А..что купить?

— Не знаю… я подожду здесь.

Через полчаса я уговариваю Асият съесть хотя бы кусочек курочки гриль, которую папа купил, и попить гранатового сока.

— Вроде гранатовый сок полезен всем, — говорил папа, когда вручал пакет с едой.

— А ты, ела?

— А я. я не ела с того дня, как ты пропала.

— Покушай со мной? — просит обреченным голосом Асият.

— Я не хочу, — меня трясет до сих пор, — не смогу проглотить. Ты поешь и поедем домой, пожалуйста.

Асият плачет, мотает головой, тогда я отрываю кусок белого мяса и кормлю ее, как маленького ребенка. Она жует и глотает сквозь слезы.

Ее выписывают, только под роспись отца, который все же поднимается к нам и поднимает шум, потому что Асият не хотят выписывать из-за плохих анализов крови.

— Под вашу личную ответственность! — строго говорит врач, подписывая выписку.

Всю дорогу Асият спит, свернувшись на заднем сидении, положив голову мне на колени. Мы едем молча, папа отчего-то ничего не спрашивает, рулит, строго следя за дорогой. Я мысленно благодарю его, потому как у меня нет ответов на его вопросы. Я потрясена случившимся, мой мозг отказывается принять это. Я глажу Асият волосы, смотрю на мирно и крепко спящую девушку, не понимаю, как себя вести, как помочь, чтобы облегчить ее боль.

Три недели Асият лежит в постели. Иногда разговаривает, отвечает, если я что-то спрашиваю. И все.

Встает только, чтобы сходить в душ. Я как великая паникерша следую за ней, тайно наблюдаю, боюсь оставлять одну, даже не надолго. В институт не ходим, ни я, ни она. Не без помощи отца нам обоим открыли больничный.

Новогоднюю ночь мы просидели перед телевизором, молча пили сок и смотрели праздничный концерт.

Для меня главное, чтобы подруга улыбалась, как раньше навряд ли, но хотя бы чуть-чуть. Хочу, чтобы ожил ее потухший взгляд, чтобы на щеках появился прежний румянец, чтобы она разговаривала, как раньше. Только вот не знаю, как помочь ей вернутся к жизни. Она, как потухший цветок, смотрю на нее и украдкой вытираю слезы. В женскую консультацию не хожу, когда звонят сразу сбрасываю, боюсь, не знаю еще, как отреагирует Асият. Свой телефон она выключила и убрала в шкаф. Давая понять, что ни с кем разговаривать не хочет.

Папа приезжает почти каждый день, привозит разные вкусности от фруктов до тортиков. Проведывает Асият, пытается разговарить, но та лишь отвечает кивком, и в глаза папе не смотрит. Слава Богу он вопросов не задает, лишь требует, чтобы Асият поехала к врачу.

— Может ей нужно обследование? Не может человек быть здоровым и лежать целыми днями! — это он кричит на меня, когда я выхожу провожать его.

— Ей просто нужно время!

— Клянусь, если до конца этой недели она не встанет на ноги, я силком потащу ее в больницу! — осматривает меня, — и тебя тоже, ты мне не нравишься! Бледная и с черными кругами под глазами! — это меня уже пугает, но я уверяю его, что со мной все в порядке, просто из-за переживаний.

— Надеюсь, — и как обычно целует в лоб и уходит.

В понедельник Асият будит меня с утра.

Открываю глаза и удивляюсь, она стоит одетая и причесанная передо мной. Как я могла так крепко уснуть, чтобы не услышать шум? Я подрываюсь с места.

— Что случилось? Мы куда-то идем? — тру глаза, думаю, может я все-таки во сне? Но нет, она по прежнему стоит, красивая, передо мной. Немного похудела, щеки по прежнему бледные, взгляд тусклый, но я верю, все пройдет и она вернется к жизни. Я никаких вопросов не задаю, стараюсь обходить эту тему.

— Я ухожу.

— Что значит — я ухожу? — я наспех натягиваю джинсы, которые висят на спинке стула и натягиваю свитер, — я иду с тобой.

— Зачем? Спи, я просто тебя разбудила, чтобы ты не волновалась.

— Я и так буду волноваться, поэтому иду с тобой.

— Ладно, собирайся тогда, выпей чаю. Не хочу, чтобы шла голодная.

— Со мной ничего не случится.

— Малыш голодный, поэтому выпей чаю с бутербродами, — она смотрит пустым взглядом, — я подожду.

— А ты… ты пила? — мне становится не по себе, и в то же время грустно. Она впервые заговорила о ребенке.

Я большими глотками пью горячий чай, обжигаю язык. Тороплюсь, вдруг Асият передумает и пойдет одна? Тогда мне мучатся и волноваться до ее прихода? Нет уж! Бутерброд хватаю с собой, доедаю в такси, которое вызвала Асият.

— В многофункциональный центр, — просит Асият у водителя, мы пристегиваемся и едем молча.

В МФЦ снимаем верхнюю одежду и проходим к стойке администратора.

— Здравствуйте, я хотела бы выписаться с места прописки.

— Выписаться? — я смотрю ошарашенным глазами на Асият, которая спокойно забирает талон и шагает в зал ожидания.

Мы сдаем документы на выписку. Девушка предупреждает, что без регистрации можно пребывать лишь три месяца, потом обязательно нужно обратиться в паспортный стол, чтобы зарегистрироваться.

По возвращению домой, Асият достает из холодильника вчерашний ужин, греет и мы садимся за стол. Меня немного поражают изменения в Асият, но я радуюсь, когда она кушает с аппетитом и заставляет меня есть больше обычного. Ругается и просит, чтобы я сходила в женскую консультацию, потом и вовсе добавляет, что пойдет со мной. Все бы ничего, только вот боюсь за ее психику. Там очень много беременных, а она уже нет. Когда мы раньше с ней ходили на прием, она часто говорила, что скоро у нас тоже вырастут огромные животы, и мы станем такие же неуклюжие, неповоротливые, как все беременные девушки на больших сроках.