Терри Воге издал протяжный стон.
— А ты понимаешь, Солстад? Ты понимаешь, что тогда я пойду в другую газету, скажем, «ВГ» или «Афтенпостен», и сделаю для них то, что я делал для «Дагбладет»? Например, сделаю их первыми среди других изданий, пишущих о преступлениях.
Уле Солстад и другие редакторы, конечно, понимали это, когда принимали данное решение. У Воге было больше читателей, чем у любого другого журналиста — количество кликов на его материалы было просто огромным. И Солстаду не хотелось бы, чтобы эти цифры перешли к конкурентам. Но, как сказал кто-то из сотрудников редакции, если бы они благоразумно представили публике дело так, будто избавились от Терри Воге по тем же причинам, что и в прошлый раз, когда его уволили из другой газеты, Воге был бы таким же привлекательным для конкурентов «Дагбладет», каким Лэнс Армстронг был для конкурентов команды «Ю Эс постал» после допингового скандала51. Это была политика выжженной земли, и они отправляли Терри Воге в огонь, но в эпоху, когда уважение к правде шло на убыль, старые бастионы, такие как «Дагбладет», должны были подавать пример. Они всегда могли извиниться, если окажется, что Воге — вопреки всему — был невиновен.
Солстад поправил очки.
— Я желаю тебе всего наилучшего у наших конкурентов, Воге. Либо ты человек исключительной честности, либо как раз наоборот, и мы не можем рисковать в последнем случае. Я надеюсь, ты понимаешь. — Солстад поднялся из-за стола. — Наряду с оплатой твоей последней статьи редакция хотела бы выплатить тебе небольшой бонус за твой вклад в наше общее дело.
Воге тоже встал, и Солстад попытался понять по движениям его тела, откажется ли тот пожать ему руку при прощании. Воге сверкнул белозубой улыбкой.
— Ты можешь подтереть свою задницу этой премией, Солстад. А потом ты сможешь протереть свои очки. Потому что все, кроме тебя, знают, что они настолько запачканы дерьмом, что неудивительно, что ты видишь всякую ерунду.
Уле Солстад ещё несколько секунд стоял, уставившись на дверь, которую Воге захлопнул за собой. Затем он снял очки и внимательно их изучил. Дерьмо?
Харри стоял в помещении рядом с небольшой комнатой для допросов и смотрел на Маркуса Рё, который сидел по другую сторону стеклянной стены. Вместе с Маркусом там были ещё три человека: ведущий интервьюер, его помощник и Юхан Крон.
Это было напряжённое утро. Харри встретился с Юханом в офисе Крона на улице Розенкранц в восемь часов, где они позвонили трём юристам из полиции, которые, в свою очередь, заявили, что «весьма вероятно», что Рё будет признан виновным в суде, при условии, что другие существенные факторы не будут иметь значения. Крон почти ничего не говорил, но повёл себя профессионально. Без возражений он немедленно связался с банком и, действуя на основании ранее выданной доверенности на представительство, поручил им перевести предусмотренную договором сумму на банковский счёт на Каймановых островах. По данным банка, получатель увидит деньги на своём счёте в тот же день. Они были спасены. То есть он и Люсиль были спасены. Так почему же он стоял здесь? Почему он ещё не был в баре, не продолжал то, что начал в «Тварях»? Хорошо. Почему люди дочитывают книги, которые, как они уже поняли, им не нравятся? Почему одинокие люди застилают свои постели? Проснувшись в то утро, он понял, что это была первая ночь за несколько недель, когда ему не снилась его мать, стоящая в дверях классной комнаты. Он обрёл покой. Или нет? Вместо этого ему приснилось, что он всё ещё бежит, но что всё, на что приземляются его ноги, превращается в беговые дорожки, и что он не в состоянии убежать от... от чего?
«Это мой долг». Он словно услышал голос своего дедушки, доброго алкоголика, которого вырвало на рассвете, перед тем как он вытащил вёсельную лодку из лодочного сарая, поднял Харри на борт, а Харри спросил, почему они собираются забрасывать сети сейчас, когда дедушка болен. Но у Харри не осталось никаких чёртовых обязательств, от которых можно было бы убегать. Или осталось? Очевидно, он думал, что они есть. В любом случае, он стоял здесь. Харри почувствовал, что у него начинает болеть голова, и отогнал эти мысли прочь. Он сконцентрировался на простых, конкретных и понятных вещах. Например, пытался интерпретировать выражение лица и язык тела Рё, когда тот сидел и отвечал на вопросы. Харри попытался, не вслушиваясь в ответы, решить, считает ли он Маркуса Рё виновным или нет. Иногда казалось, что весь опыт, накопленный Харри за всю его работу в должности детектива, был бесполезен, что его способность читать мысли других людей была всего лишь иллюзией. В то время как в других случаях эти предчувствия были единственной истиной, единственным, на что он всегда мог рассчитывать. Сколько раз у него не было вещественных доказательств или косвенных улик, но он знал и в конце концов оказывался прав? Или это была просто когнитивная предвзятость, предвзятость подтверждения? Приходила ли ему мысль, что он мог столь же часто ошибаться в своих предчувствиях, но предал эти случаи забвению? Почему он был так уверен, что Маркус Рё не убивал этих женщин, и одновременно был уверен, что он не был невиновным? Неужели он заказал убийства, обеспечил себе алиби и был настолько самонадеян, считая, что его невиновность будет доказана, что заплатил Харри и другим за это? Если это было так, почему бы не обеспечить себе алиби получше, чем утверждать, что был дома с женой, когда были совершены первые два убийства? А теперь у него даже алиби не было, Маркус Рё утверждал, что в ту ночь, когда была убита Хелена, он был дома один. Она — свидетель, который мог бы спасти его, если бы состоялся суд. Что-то не сходилось. И всё же …
— Он что-нибудь говорит? — прошептал чей-то голос рядом с Харри. Это была Катрина, которая вошла в полумрак комнаты и встала между Харри и Сон Мином.
— Да, — прошептал Сон Мин. — «Не знаю. Не могу вспомнить. Нет».
— Ага. Улавливаешь что-нибудь?
— Я пытаюсь, — сказал Харри.
Сон Мин не ответил.
— Сон Мин? — спросила Катрина.
— Я могу ошибаться, — сказал Сон Мин, — но я думаю, что Маркус Рё — скрытый гей. Подчёркиваю, скрытый.
Двое других посмотрели на него.
— Почему ты так думаешь? — спросила Катрина.
Сон Мин криво улыбнулся.
— Я мог бы прочитать целую лекцию об этом, но давайте просто скажем, что это вывод из большого количества едва видных деталей, которые я замечаю, а вы нет. Но я, конечно, могу ошибаться.
— Ты не ошибаешься, — сказал Харри.
Теперь они смотрели на него.
Он прочистил горло.
— Помнишь, я спрашивал, слышали ли вы о «Вилле Данте»?
Катрина кивнула.
— На самом деле это клуб под названием «Вторники», просто теперь работает под другой вывеской.
— Звучит знакомо, — сказала она.
— Эксклюзивный гей-клуб, который был на слуху несколько лет назад, — сказал Сон Мин. — Его закрыли, когда там изнасиловали несовершеннолетнего мальчика. Его сравнивали со «Студией 54», с гей-баром в Нью-Йорке. Потому что он работал ровно столько же, 33 месяца.
— Теперь я вспомнила, — сказала Катрина. — Мы назвали это «делом бабочки», потому что мальчик сказал, что на маске насильника была изображена бабочка. Но разве они закрылись не из-за того, что официанты, разносившие алкоголь, были младше восемнадцати лет?
— Это была официальная причина, — сказал Сон Мин. — Суд не был готов признать, что деятельность клуба подпадает под сферу частных функций, и, следовательно, постановил, что они нарушили законы о лицензировании.
— У меня есть основания полагать, что Маркус Рё часто посещал «Виллу Данте», — сказал Харри. — Я нашёл членскую карточку и кошачью маску в карманах этого костюма. Который принадлежал ему.
Сон Мин приподнял бровь.
— Ты... э-э, носишь его костюм?
— К чему ты клонишь, Харри? — голос Катрины стал резким, взгляд жёстким.
Харри глубоко вздохнул. Он всё ещё мог оставить всё как есть.
— Похоже, на «Вилле Данте» по-прежнему проводятся вечеринки по вторникам. Если Рё так обеспокоен, чтобы никто не знал о его ориентации, как вы полагаете, у него может быть алиби на те ночи, когда были убиты Сюсанна и Бертина, просто это не то алиби, которое он нам предоставил.
