— Так и есть.

— Тогда можно представить, что кто-то мог бы получить кругленькую прибыль, обойдя запрет и продавая его из-под прилавка.

— Я не знаю.

— Вот как? — Она увидела, что полицейский ждёт ответа, но его не последовало. — А ты сам не...?— неуверенно начал полицейский.

Тишина.

— …привозил его когда-нибудь? — закончил полицейский.

Когда Джонатан ответил, его голос был таким низким и глубоким, что это больше походило на вибрацию в воздухе.

— Ты спрашиваешь, привозил ли я контрабандой товары?

— Привозил?

— Нет.

— И ты не знаешь ничего, что, по твоему мнению, могло бы помочь мне выяснить, кому удалось заполучить пакет «Хиллман Петс», срок годности которого истекает в следующем году?

— Нет.

— Нет, — повторил полицейский, покачался на каблуках и огляделся. Огляделся так, как будто не собирался сдаваться, подумала Тхань. Как будто просто обдумывал свой следующий шаг.

Джонатан прочистил горло.

— Я могу проверить в офисе, остались ли у меня записи о том, кто заказывал это последним. Подожди здесь.

— Спасибо.

Джонатан протиснулся мимо Тхань в узком проходе между аквариумами и клетками для кроликов. Она увидела в его глазах что-то, чего не замечала раньше, — беспокойство, да, тревогу. И от него пахло потом сильнее, чем обычно. Он вошёл в кабинет, но дверь осталась приоткрытой, и с того места, где она стояла, ей было видно, как он накрывает одеялом стеклянную клетку, которая у него там стояла. Она точно знала, что находится в стеклянной клетке. В тот единственный раз, когда она привела в офис нескольких детей и показала им это, он пришёл в ярость и сказал, что клиентам нечего делать в офисе, но она знала, что причина была не в этом. Дело было в этом существе. Он не хотел, чтобы кто-нибудь его видел. Джонатан был вполне неплохим начальником. Ей предоставляли отгул, когда она нуждалась, и он даже повысил ей зарплату, хотя она не просила об этом. Но работать так тесно с другим человеком — их было двое на весь магазин — и всё ещё ничего не знать об этом человеке было странно. Иногда казалось, что она нравится ему слишком сильно, а иногда — что и вовсе нет. Он был старше неё, но не намного. По её подсчётам, ему было около тридцати, так что у них должно быть много общего, о чём можно поговорить. Однако любые усилия, которые она предпринимала, чтобы завязать разговор, вызывали лишь краткие ответы. Но иногда он пристально смотрел на неё, когда думал, что она этого не замечает. Была ли она ему интересна? Была ли эта угрюмая манера обусловлена его плохим характером, застенчивостью или попыткой скрыть то, что он чувствовал к ней? Может быть, ей это просто почудилось, полёт фантазии, который приходит в голову, когда тебе скучно, когда дни тянутся бесконечно, а вариантов занять себя мало. Иногда ей казалось, что он ведёт себя так же, как мальчики в начальной школе, которые бросались снежками в девочек, которые им нравились. Только он был взрослым. Это было странно. Он был странным. Но она мало что могла с этим поделать, кроме как принимать его таким, какой он есть. В конце концов, ей нужна была эта работа.

Джонатан возвращался. Она отодвинулась в сторону, встав так близко к аквариуму, как только могла, и всё равно его тело касалось её.

— Извини, ничего не нашёл, — сказал Джонатан. — Это было слишком давно.

— Хорошо, — сказал полицейский. — Что ты накрыл там в кабинете?

— Что?

— Я думаю, ты слышал, что я сказал. Могу я взглянуть?

На тонкой белой шее Джонатана виднелась чёрная щетина, и Тхань иногда ловила себя на мысли, что ей хотелось бы, чтобы он брился чуть аккуратнее. И теперь она могла видеть, как поднимается и опускается его адамово яблоко на горле. Ей стало почти жаль его.

— Конечно, — сказал Джонатан. — Ты можешь посмотреть здесь всё, что тебе понравится. — И снова он заговорил тем же низким, глубоким голосом. — Единственное, что нужно сделать, это предъявить мне ордер на обыск.

Полицейский отступил на шаг и слегка склонил голову набок, как бы приглядываясь к Джонатану повнимательнее. Как бы заново его оценивая.

— Я запомню это, — сказал полицейский. — Спасибо за помощь.

Он повернулся и направился к двери. Тхань улыбнулась ему, но ответной улыбки не последовало.

Джонатан открыл коробку с кормом для рыб и начал развешивать пакеты за прилавком. Она направилась в туалет, расположенный за кабинетом, и когда выходила, Джонатан стоял, ожидая её выхода, прямо за дверью.

Он держал что-то в руке и проскользнул внутрь следом за ней, не закрыв за собой дверь.

Её взгляд автоматически упал на стеклянную клетку. Одеяла не было, и клетка была пуста.

Она услышала, как Джонатан потянул за цепочку над старым унитазом и спустил воду.

Она обернулась и увидела, что он стоит у маленькой раковины и тщательно намыливает руки. Затем он открыл кран с горячей водой. Он потёр руки под струёй воды, которая была такой горячей, что пар поднимался к его лицу. Она знала почему. Паразиты.

Тхань вздрогнула. Она любила животных, всех животных. Даже тех — да, может быть, особенно тех, — которых другие люди считали отвратительными. Многие люди находили слизняков отвратительными, она помнила недоверчивые, взволнованные лица детей, когда она показала им большого ярко-розового слизняка и попыталась убедить их, что нет, он не разрисован, таким его создала природа.

Возможно, именно по этой причине внезапная волна ненависти захлестнула её. Ненависти к этому человеку, который не любил животных. Она подумала о милом диком лисёнке, которого кто-то принёс и за которого он получил плату. Она ухаживала за ним и хлопотала, любила одинокого, брошенного детёныша. Даже дала ему имя. Нхи, что означает «маленький». Но однажды, когда она пришла на работу, его не было в клетке. И нигде рядом. А когда она спросила о нём Джонатана, он только ответил в своей обычной грубоватой манере: «Его больше нет». И она больше ничего не спрашивала, потому что не хотела подтверждения того, что уже поняла.

Джонатан выключил кран, вышел и с лёгким удивлением посмотрел на Тхань, которая стояла посреди кабинета, скрестив руки на груди.

— Его больше нет? — спросила она.

— Его больше нет, — сказал он, садясь за стол, который всегда был завален кипами бумаг, с которыми они так и не разобрались.

— Утонул? — спросила она.

Он посмотрел на неё так, словно она наконец задала интересующий его вопрос.

— Возможно. У некоторых слизней есть жабры, но у слизней горы Капутар — лёгкие. С другой стороны, я знаю, что некоторые слизни с лёгкими могут продержаться под водой до двадцати четырёх часов, прежде чем утонуть. Ты надеешься, что он выживет?

— Конечно. А ты нет?

Джонатан пожал плечами.

— Я думаю, если ты оказался в незнакомой среде и далеко от себе подобных, то самое лучшее — это смерть.

— Вот как?

— Одиночество хуже смерти, Тхань.

Он уставился на неё с таким выражением в глазах, которое она не могла понять.

— С другой стороны, — сказал он, задумчиво почёсывая щетину на шее, — конкретно этот слизняк, возможно, не одинок, на самом деле он гермафродит. И он найдёт себе пропитание в канализации. Заведёт потомство... — он опустил взгляд на свои только что вымытые руки. — Отравит всё остальное, что там живёт, крысиным лёгочным червем и в конечном итоге захватит всю канализационную систему Осло.

Возвращаясь к аквариумам, Тхань слышала смех Джонатана из кабинета. Это был смех, который она слышала так редко, что он звучал незнакомо, странно, почти неприятно.

Харри стоял, глядя на картину перед собой. На ней было изображено срубленное бревно, лежащее жёлтым концом к зрителям, а остальная его часть уходила вглубь лесистого ландшафта. Он прочитал табличку рядом с картиной: «Жёлтое бревно», Эдвард Мунк, 1912 год.

— Почему ты спрашивал именно об этой картине? — спросил юноша в красной футболке, которая означала, что он сотрудник музея.