« Амо, не вешай нос», слышу голос разума.

Поэтому, я вежливо улыбаюсь своей собеседнице, что терпеливо сидит поодаль и наблюдает за мной. И хоть наше общение состоит из нескончаемых вопросов с ее стороны, я пытаюсь делать вид, что вовлечена не меньше.

Но наш несостоявшийся диалог прерывает Юна. Она тяжело опускается рядом, толкая, как бы невзначай девушку в бок.

— Вона, — обращается она к черноглазой,— не утомляй с первых дней.

Вона недовольно фыркает вставая с колен:

— Будто у неё так много времени!

— Вона,— угрожающе повышает голос старушка, от чего сама удушающе начинает кашлять.

Черноглазая индианка молча удаляется в самую пучину диких плясок.

Юна заговорщически спрашивает оборачиваясь ко мне:

— Чего ей надо было?

— Да, спрашивала про какие щиты.

Старушка в миг прозрела будто вспомнила что-то важное. Смотрит на меня испытующе, а глаза переодически виновато бегают, будто она о чем то забыла рассказать:

— А ты?

— А что я? Понятия не имею о чем она. Что за щиты?

Она ломается, явно в голове прикидывая, как бы подоходчивее обьяснить мне.

— Щиты земли, воды, воздуха и огня,— сдавленно говорит всеми силами сдерживая сухой кашель.

Я непонимающе морщу лоб давая понять, что скупое объяснение ничуть не проясняет ситуацию, если не запутывает ещё больше.

— Дело в медальоне,— еле слышно шепчет она, так, что я это по губам читаю.

Я слабо припоминаю слова Мэкхьи о том, что необходимо поприветствовать духов четырёх стихий чтобы медальон ожил, быть может это и есть щиты.

Старушка слишком сильно для своего почтенного возраста хватает меня за руку:

— Скажи, что ты этого ещё не сделала!

Но не успевает ответ сорвать с губ, как меня хватают подмышками и утаскивают в вихрь весьма пугающих танцев. Безумные разрисованные лица мелькают перед глазами, кружа и передавая мое легкое тельце из рук в руки вокруг обжигающего костра.

Я в смятении пытаюсь сфокусироваться хотя бы на одной жуткой физиономии, но тело не успевает подчиняться импульсам.

В голове только одна навязчивая мысль— не потерять в этом круговороте медальон, что отчаянно запутался на шее и душит тугим узлом.

Тошнота комом стоит в горле, мне дурно, как никогда....Но бесноватые пляски не прекращаются.

Растерянно тону в пространстве и времени.

Сколько они так кружат меня?

Пять минут, час или целую вечность?

Музыка ускоряется до безумия, а мое состояние граничит с обморочным забвением.

Буря гнева и отчаяния за свою беспомощность терзает мое сознание, рвёт душу жарким яростным огнём.

В один момент звуки, лица, движения все сливается в одну кучу и лопается мощной бурей, расщепляется на яркие частички.

Я падаю на пол, скручиваясь и тревожно обхватывая голову руками, словно ёж оказавшийся в чужом саду.

Вот сейчас обезумевшие жители резервации прикончат меня.

Но на удивление, звуки и танцы стремительно угасают.

Индейцы толпятся душным адским кольцом. Сверлят глазами с жутким остервенением.

Я же чувствую себя жалко, очень мерзко.

Думаю лишь обо одном «вот он мой конец».

Какой изощренный способ убийства подскажет им их дикий разум?

Но гнев обезумевших индейцев внезапно обращается на вождя.

Они гулом наперебой тараторят что-то в его адрес будто требуя объяснений, при этом с удивлением жестикулируя в мой адрес.

Я не сразу замечаю, как ко мне пробираются старушка Юна и Вона. Последняя помогает мне подняться.

В ее глазах сочувствие и сожаление. Она неуверенными движениями отряхивает мою пыльную одежду.

Племя двигается на вождя.

Он же усмирив разъярённую толпу одним только взглядом, сам в не меньшем замешательстве.

Вихо по обыкновению даёт знак и откуда не возьмись появляется Точо. Он грубо вырывает меня из рук Воны.

В этот момент индейцы боязливо озираются делясь, как в детском школе на мелкие группы, пока Точо ведёт меня к вождю.

И, как провинившегося ребёнка и кидает к ногам старика. Он нервно перебирает чётки и что-то шепчет под нос.

Сегодня моему унижению нет предела, по венам течёт свирепая ярость. Я, что есть мочи вырываюсь, пытаюсь подняться, но мерзкий индеец удерживает со спины.

Волосы тяжёлой волной падают на лицо, смело отгораживая от вождя, давая мне время сглотнуть наворачивающиеся слёзы:

— Ты не гость, ты часть племени, мы рады тебе,— ядовитым голосом передразниваю его, сдувая непослушные пряди с лица.

Повисла такая гробовая тишина, что казалось слышно, как кишки Точо приветствуют меня голодным урчанием.

— Нельзя разбудить то, что притворяется спящим, — гремит озлобленный голос вождя.

От приветливого старика Вихо не осталось и следа. Зелёные глаза обдаются ледяным холодом, прокалывая мелкими иголками кожу. На секунду я будто оказываюсь в теле хилого индейца из сна, ожидая, когда же широкие ладони мужчины сожмутся на моей шеи.

Перед глазами снова пелена из слез, лицо вождя расплывается, а сердце бьется о рёбра рискуя вырваться наружу. Пальцы дрожат— сжать руки в кулаки кажется невыполнимой задачей.

Вождь тяжело дышит, на его лице читается высокомерие и брезгливость, старик будто осознаёт, что остался ,как минимум, в дураках, но признавать этого определенно не хочет.

По статусу, как минимум, не положенно.

— Запереть ее,— приказывает он, по видимому считая, что это должно удовлетворить собравшихся приматов. Но, вместо рукоплескания по племени снова плывет эхо негодования. Словно они были бы рады, только если бы моя голова отскочив от тела мячиком полетела по рукам.

— Попробуй только и я сотру всех вас,— с вызовом смотрю себе через плечо, и остервенело кричу,— В порошок!

Стоя на коленях блефую, как никогда. В этом вся я.

На удивление это возымело эффект и племя с нервными охами и ахами пятится назад боязливо взирая на вождя, как на единственного спасителя от жуткой холеры, меня.

Но вождь лишь с нескрываемо разочарованным видом уставился на меня и медленно качает головой.

Он пытается меня пристыдить?

Я решительно тянусь к медальону слепо возомнив, что если мне повезёт, то всем вокруг не поздоровится, но Точо оказывается быстрее— ловко перехватывает мою руку и заламывает назад. И конечно же, не забывает заткнуть мне рот чтобы не кричала от боли, которая кинжалом пронзает половину тела.

Кромешная тьма и звенящая тишина— Сочетание, которое ненавистно мне с самого детства. Жили мы далеко от города, рядом только лес, поэтому каждую ночь все замирало. В буквальном смысле.

Плюс ко всему, почти каждую ночь отключался свет из за неполадок на станции.

Два сенсорных чувства для меня имеют важное, неоспоримое значение. Да, я именно о зрение и слухе, без них мир любого человека теряет свои краски.

И если выбирать, я бы лучше лишилась речевой системы.

Полагаю, что если бы я была немой, меня бы не так это удручало, нежели слепой или глухой.

Вру. Удручало бы, но окружающие были бы только рады, например покойный Мэкхья.

При мысли о нем на языке металический привкус крови, а в сердце пустота. Она на протяжении последних пару дней согревает меня изнутри, не даёт сдаться, вселяет надежду, что я не кисельная масса. Ведь пустоту можно и нужно чем то заполнить.

Поэтому я вынашиваю очередной план побега, но на этот раз моей целью является не просто сбежать, а наказать виновных в смерте ни в чем неповинного человека.

Я преисполнена желанием восстановить хрупкую справедливость.

Цели определённо меняются по мере происшествий, но оно того стоит. Даже ценой собственной жизни. Или все же нет?

Стоит ли мне ворошить прошлое? Я конечно, его ворошу, но отнюдь не сама. Все вокруг живут им.

В воздухе витает удручающие ожидание. И мне лично больше интересно, как долго они так ждут.

Обезумевшие индейцы.

Вот бы племя с землей сровнять!

До боли закусываю губу, хочу выть от того, что мои наполеоновские планы в реальности неосуществимы.