Я ужаснулась. «Неужели ребёнку можно быть причастным к войне? Разве хрупкой детской психике позволено видеть насилие? Как бабушка могла допустить такое?» Дикость....

Заметив всю гамму обуревавших меня эмоций, Юна кивнула в знак согласия с моими мыслями:

— Да, Амо, война и магия для индейцев неотделимы. Дух войны охотно помогал нашему племени через Вэнону, но вскоре из-за алчности и корысти Высшие Духи надолго отвернулись от нас... — старушка устало вздохнула, было видно, как тяжело дается ей каждое слово,— Лучше об этом не будем.

— Получается, что мама обладала даром, мог ли он передаться мне?

— Мы давно не воюем, как раньше. Луки и стрелы затупились. В них уже нет надобности, они не спасут. Война идёт совсем на другом уровне— незримом.

— Мама она.. — запинаюсь, даже не зная как спросить,—почему ее не стало? Неужели это правда, что она умерла во время родов?

— Вполне возможно, — заговорщически зашептала, будто в комнате кроме нас кто-то есть,— Она жила не в лучших условиях в последние месяцы беременности.

— Почему?

Старушка обжигает подозрительным взглядом что то за спиной. Взгляд прикован то ли к чёткам свободно свисающим с потолка то ли к комоду. Тем не менее она не решается отвечать. Будто у красных бус или у комода есть уши.

Что касается меня, либо трава успокоила до безразличия, либо я привыкла к тому, что все вокруг окутано ослепляющей пылью, поэтому я больше не допытываюсь. Может показаться, что я перестала так рьяно интересоваться своим прошлым. Отнюдь нет.

После злостных обвинений в адрес старушки, она предельно ясно ( в индейском стиле—намёками и завуалированными философскими фразами) дала понять, что на данный момент источник бедствий открыт лишь наполовину и в конечном счете, решать только одному человеку, выпускать всех демонов прошлого или пасть жертвой обстоятельств.

Ну предельно очевидно, не так ли?

Покидая вигвам я оказываюсь в пустынной резервации, надеюсь Духи сжалилась надо мной и индейцы племени просто внезапно вымерли.

Первым делом встречаюсь с соколиными глазами. Тотем возвышается над резервацией тяжелой тенью. Мощные крылья раскинуты по бокам, чередуя цвета — красное перо, зелёное перо, белое перо и так по кругу.

Оберег племени не похож на обыкновенное деревянное изваяние— он, как живое существо, разбухшее от проливных дождей и иссушенное палящим солнцем, но все же живое существо.

Сердце жалостливо щемит.

— Выцвел совсем,— щурясь от солнца произносит Аскук.

— Вид вблизи и правда оставляет желать лучшего,— безучастно отвечаю я.

С любопытством тянусь к волчьей морде, которую держит соколиная голова. Складывается впечатление, что птица поймав волка за шиворот застыла в противоречивом природном состоянии и от безысходности положения превратилась в статую.

Аскук предостерегающе выставляет руку отодвигая меня от тотема.

— Табу.

— В смысле, нельзя? Никто до него не дотрагивается? - возмущённо спрашиваю.

Аскук мнётся. Определенно что-то скрывает.

— Последнее время, племя переживает не самые лучшие времена. Многие перестали верить в силу тотема— считают, что от нас отвернулись все духи, в том числе и покровитель,— указывает на предмет нашего обсуждения при этом сжимаясь от страха.

Я с подозрением смотрю на Аскука. Глупо бояться тотем племени, он вроде как стоит чтобы защищать, а не наоборот. Судя по всему, как такого запрета нет. Запрещает только щуплый индеец, а он мне не указ.

Демонстративно протягивая руку поглаживаю шершавую поверхность дерева. Привстаю на цыпочки и прохожусь по морде. Толстый слой пыли и копоти впился в глаза зверя.

Не могу побороть желание увидеть его глаза поэтому набрав в легкие побольше воздуха сдуваю резким потоком годами накопленную грязь.

Не успеваю я чихнуть от нависшего грязного облака, как медальон ходуном ходит от искрящегося света, магнитом притягивается к высокой фигуре.

Соколиные глаза тот час загораются зелёным светом. Зрелище не для слабонервных, манящее и в то же время пугающее.

Медальон и тотем будто часть друг друга, сливаются ослепляющими искрами в приветствии.

Внутри меня разрастается странное чувство единения.

Индейцы жестоко ошибаются на счёт тотема, он не слаб. Слаба их вера в него.

Я чувствую, как он наполняет меня спокойствием и безмятежностью. Обещает оберегать. Я улыбаюсь сквозь нахлынувшие слёзы. Они словно искали друг друга так долго, что не хочется расставаться.

Энергия тотема, совсем не вяжется с воинственной атмосферой племени. Я явственно чувствую, что индейцы остерегаются, а быть может боятся меня. Даже Аскук, что стоит поодаль и делится своими переживаниями, непонятно за что, но презирает меня.

Индеец быстро моргает, тщетно пытаясь понять привиделась ему удивительная картина или нет. Но не успевает и слова сказать, как тотем принимает привычное немое облачение.

А меня снова оглушает рой незнакомых голосов, они как пчелы жужжат, не разобрать и двух слов. На меня нахлынывает знакомое чувство, будто я не здесь, а в лесу теряю сознание на руках Мэкхьи. Голоса все больше и больше раздражают мое сознание, но в отличии от прошлого раза я ориентируюсь... знаю куда стремлюсь, лодочкой плыву по мотивам знакомой песни и меня выбрасывает в до боли знакомое место. Домой.

****

Раннее утро. Пятилетняя малышка с вьющимися каштановыми волосами сладко посапывает в кроватке у окна.

— Тише, ты разбудишь ее! - доносится откуда то с улицы.

За чуть приоткрытой дверь хорошо видно, как молодая женщина с длинными чёрными косами что-то яро обьясняет индейцу. Она оборачивается тревожно покосившись на дверь и я узнаю в ней бабушку Мискодит. Мужчина все не унимается:

— Мискодит, пошли со мной. Я обещаю, вы будете в безопасности.

— И не проси. Я не посмею поставить ваше спокойствие под удар, я и так столько всего натворила,—наскоро вытирает глаза,— к тому же они там и будут искать нас в первую очередь. Им известно, что нам больше некуда пойти.

— Ничего не бойся! Мы сможем дать им отпор,— почти нежно вкладывает ее руки в свои, успокаивающе поглаживая большими пальцами костяшки худых женских рук.

Ещё раз с мольбой заглядывает в глаза.

Я зажмуриваюсь. Этот индеец влюблён в нее. Смотрит, как только влюблённый мужчина может смотреть на женщину. Я по-детски зарываюсь лицом в руки, стыдливо осознавая, что подсматриваю за собственной бабушкой.

— Нет, Хокин. Я уже все решила. Так будет лучше для всех нас, — виновато прячет глаза.

Очнулась я от собственного крика за секунду до возможной катастрофы.

Невероятно трудно дышать, будто не меньше минуты провела под водой, так глубоко утащило меня прошлое.

Передо мной на перебой толкая друг друга мелькают грязные детские мордашки. Они с любопытством разглядывают мое лицо тыкая пальцем куда придётся и дергая за волосы.

Я слабо поднимаюсь на локтях. Полуголые малыши измазанные белой глиной с ног до головы отскакиваю от меня, как мячик от стены. Не успеваю я повернуть голову, как замечаю, что один из ребятишек с разбегу на полном ходу летит в мою сторону.

Секунда до столкновения, которая стоила бы нам двоим, как минимум сотрясением мозга. Но на реакцию я никогда не жаловалась, пять лет волейбола в школе дают о себе знать, поэтому легко уворачиваясь ловлю негодника в сантиметре от лба, тем самым вызвав довольный визг.

— Ууууууууу,— заливается смехом мальчуган. Со знанием дела мнёт мои щеки, будто это вовсе не щеки, а глина, которой все поголовно измазаны. При этом он ни чуть не смущаясь, что мы едва знакомы, лезет ко мне на шею.

Силясь защекотать негодника до смерти, я все же нехотя отодвигаю его от себя вызвав тем самым недовольный вид.

Наконец собрав глаза в кучу я понимаю, что насупившийся малыш очень светленький, к тому же голубоглазый. Его белые выжженные солнцем волосы кажутся почти седыми, а легкий загар все равно выдаёт, что среди темнркожих индейцев он, как белое пятно на глазу.