— Точно.

— А если откажусь?

— Где твоя проницательность, Преподобие? Где она?

— По-твоему, у меня нет выбора?

— Конечно, можешь отказаться. — Председатель понизил голос. — Хотя бы для того, чтобы узнать, какая у меня превосходная память.

Преподобие молча смотрел на свои руки. Председатель с неприступным видом сидел за письменным столом и мерил взглядом священнослужителя.

— Пожалуй, я согласен, — проговорил пастор после длительного молчания.

— Даже больше.

— Не понял.

— Я не стану говорить о купели в «Ротари».

— Как же это? — Пастор даже рот открыл.

— Мы купим ее за счет компании.

— С ума сошел.

— Проведем по отчетности как умывальник.

— Ты с ума сошел. — Пастор встал.

— Я не шучу, — сказал председатель. — Ничуть. Мне не хочется устраивать подписку по такому незначительному поводу, как одна-единственная купель, если ее можно достать иным способом. С подпиской подождем до лучших времен. Ты, может, забыл, что весной выборы?

Председатель Рыбопромысловой компании нажал нумерованную кнопку своего великолепного аппарата и спросил секретаршу, нашла ли она Сигги С Нефтебазы.

— Он здесь, — ответила девушка.

— У меня дела, — сказал председатель священнослужителю и получающему государственное жалованье пастырю душ человеческих. — Заседание совета начнется в четверть первого в помещении правления. Пока, Преподобие, не забудь переписать резолюцию.

Тяжело ступая, Преподобие покинул кабинет. Он так задумался, что не кивнул ни Сигги С Нефтебазы, с которым столкнулся в дверях, ни Дуне, сидевшей за своим секретарским столом и сказавшей «до свидания», когда он проходил мимо нее.

Председатель сразу же набросился на Сигги: какого черта он написал его имя на нескольких счетах за нефть, которые должна оплатить Компания?

Сигги С Нефтебазы было муторно, он стоял посреди кабинета и смотрел себе под ноги. Председатель кругами бегал вокруг него, остывая после вспышки, потом бормоча себе под нос, что лучше, пожалуй, было бы доверить это дело Палли С Нефтебазы, уж он-то наверняка оценил бы доверие и провернул все в наилучшем виде.

Наконец председатель сел, скрестил на груди свои лапищи и устремил серьезный взгляд на неподвижного ссутулившегося человека, который даже не пытался оправдаться.

— Подними глаза, — нарушил председатель долгое молчание. — Слушай, Сигюрдюр, тебе этот приработок нужен, не так ли?

Несмотря на участие, прозвучавшее в голосе начальника, служащий нефтебазы промолчал, но поднял голову и посмотрел на председателя.

— Ну как, можешь обещать, что такое больше не повторится? Или тебе деньги не нужны, а?

— Могу. Нужны.

— Тогда, милый тезка, раскинем мозгами, — бодро произнес председатель и вышел из-за стола. — Подумай, — продолжал он, похлопывая тезку по плечу, — ты мог бы раздобыть бланки счетов, верно?

— Да. — Сигги воспрянул духом. — Сколько угодно.

— Нам нужно всего четыре, — сухо сказал председатель и прекратил похлопывание. — Неверных счетов было четыре, поэтому нам нужно четыре бланка. И ступай за ними сразу же. Они мне потребуются до двенадцати. О денежной стороне поговорим позднее. Шевелись!

Сигги С Нефтебазы радостно испарился. Его тезка остался в кабинете. Началась неравная борьба одиночки с проблемами исландского рыбного промысла.

Даже если бы Пьетюр и Паудль[7] были апостолами, как в древние времена на Востоке, то и тогда бы Преподобие не заметил их и не ответил на оклик Паудля. В столь глубокие он был погружен раздумья, ведя велосипед мимо мусорщиков (такая была должность у Пьетюра и Паудля).

Пьетюр поселился в Городе недавно, а Паудль работал мусорщиком уже давно, причем много лет один. Теперь они трудятся на пару — возят баки с мусором. Пьетюр делится с Паудлем своим жизненным опытом.

— Я уехал из Рейкьявика после постановления, — сообщает он. — Не могу работать при таком руководстве. Лучше уж жить здесь, подальше от этой публики. Но давай я тебе расскажу, как все получилось, чтобы ты себе верно все представил.

Один вывозчик — так мы называем нашу должность только в Рейкьявике, — мой товарищ, неважно, как его зовут, ты все равно его не знаешь, так вот он, вывозчик этот, значит, в один погожий день работал себе в городе. Он, конечно, состоял в профсоюзе, как все вывозчики с классовым самосознанием в то время.

Ладно. Погода отличная, он возит мусор. И вот у одного из сборных баков — мы такое название употребляем в Рейкьявике — видит здоровенный мешок. Ты, возможно, знаешь, что после того, как был основан профсоюз, мы перестали забирать все, что не опущено в баки. Но тут день был хороший, товарищ мой — человек покладистый, вот он и забери мешок-то. А вскоре почуял, что от мешка пахнет копченым мясом, но, поскольку он был такой тяжелый — мешок, стало быть, — товарищ решил, что владелец просто не смог его в бак спустить. Ему, разумеется, даже в голову не могло прийти, что мясо не тухлое, поэтому он взял да и сволок мешок в говновоз — такое у нас есть рейкьявикское словечко, ты его, разумеется, не знаешь.

Ну хорошо, день проходит.

На следующее утро старший вывозчик мрачен как туча. Владелец копченого мяса обвинил моего товарища. Понимаешь, обвинил. В том, что тот, дескать, украл мясо. И что ты думаешь, старший вывозчик встал на сторону этого любителя копченого мяса, этой заразы, а он, между прочим, коммунальный служащий и немалые денежки гребет. Да ты и сам знаешь.

Ладно. Обвинил. Старший вывозчик сказал, что товарищ мой должен заплатить за мясо, потому что не имел права брать его. Ему положено только баки вывозить. Но не мешки. А зараза эта, ну, этот любитель мяса копченого, просто поставил там мешок, а сам зашел за женой, ей укладку делали, правда, другие говорят, что она стриглась у парикмахера, но это не играет роли.

Вот такие дела. Старший вывозчик сказал: «Заплати, приятель, и не вздумай спорить. А не заплатишь на месте, так из жалованья вычтут». Хамски эти люди разговаривают, когда им кажется, будто они в начальники выбились. Могли бы, скажу я тебе, кое-чему поучиться у здешнего народа, к примеру у Сигюрдюра Сигюрдарсона. Никогда он своим подчиненным не хамит, хотя и начальник.

Да, вот так-то. Товарищ мой, понятное дело, платить не захотел. Я бы тоже не захотел. Поэтому мы оба двинули прямо в профсоюз. Там, конечно, всё на замке: час, как я уже сказал, был ранний. Но нас это не смутило. Сели мы на ступеньки и стали ждать. Целых три часа ждали, наконец явился председатель.

Знаешь председателя? Нет, конечно. Пока он баки возил, отличный был, доложу я тебе, мужик, и мы не сомневались, что в этой истории он встанет на защиту моего товарища, иначе на кой тогда вообще профсоюз?

Товарищ рассказал председателю все как есть. Тот молча выслушал его, ни разу не перебил, не сделал ни одного замечания.

Ладно. Кончил мой товарищ рассказывать. Тот молчит, а потом задает вопрос, который я не понял и до сих пор не понимаю: «На каком расстоянии мешок был от бака?»

После этого я вышел из профсоюза, уволился и уехал из Рейкьявика.

— Вот тебе и великий лидер рабочего движения, — изрек Паудль, вкатывая бак в кузов мусоровоза. Как и положено, повествование закончилось в ту минуту, когда рассказчик и слушатель занялись делом.

— Междугородная, — раздался голос Дуны в переговорном устройстве.

— Буду говорить по третьей линии, — ответил председатель, поднял трубку, уселся поудобнее и положил ноги на стол. — Алло. Да, это я. Да. Да. Да, да. Да нет. Да. Да нет же. Да. Да нет. Да, да. Да нет же. Да, да, да, да. Да нет же. Угу. Да нет. Да. Да, да. Да нет, ерунда. Угу.

Когда управляющий орет «о-обе-е-ед», молодцы из приемочной холодильника уже смотались. Едва раздается этот сигнал, как все цехи пустеют, только на столах и транспортерах валяются передники, нарукавники, резиновые перчатки.