— Мало ли что пишут, не всему, молодой человек, надо верить, я так считаю, — возразил третий разделочник, воткнув нож в ящик с рыбой. — На Сигюрдюра немало напраслины возвели, и вот, пожалуйте, еще одна небылица.

— Это ж кем надо быть, чтобы сочинить такое, — проговорил подросток, направляясь в комнату, где пьют кофе. — Что Оулицейский… и что Преподобие… и что Страусова жена… и что… и что Уна…

— Язык у тебя, парень, без костей, — подал голос третий разделочник. — Ты бы прислушался к моим словам: все это вранье и чушь собачья. Не знаю я жены Сигюрдюра, но его-то знаю, и притом с очень хорошей стороны, вот что я тебе скажу. У таких людей непорядочных жен не бывает.

— Все-то ты знаешь! — воскликнул первый разделочник. — А жена заведующего сберкассой разве не бросалась на всех мужиков подряд? А брата пасторова разве не отправили в Рейкьявик за то, что он тут у нас в старых конюшнях баловался?

— Ну, было, — неохотно согласился третий разделочник, наливая кофе в крышку от термоса. — Однако…

— Какие тут, к чертовой матери, «однако», — возразил первый разделочник. — Сущая все это правда, что об этих сволочах говорят.

— Да и придумывать ничего не надо, вот что я тебе скажу, — снова заговорил засольщик и сунул в рот сладкую оладью. — Я всю жизнь прожил в Городе и, доложу тебе, много чего слышал и повидал. Подумаешь, Страус с девицей развлекается. Это что еще. Вот, к примеру, очень темная история — смерть Йоуна, брата Йоуи На Деревяшках. И его жены. Ну, ясное дело, много тогда разговоров шло, приятель, и я бы не сказал, что все сплошь вранье. И не сказал бы, что история красивая.

— А что произошло? — спросил подросток, жуя конфету.

— Об этом, приятель, лучше помалкивать, — отвечал засольщик. — Йоун политикой занимался, а я от нее держался подальше.

— Ну расскажи, — попросил подросток.

Однако засольщик уже набил себе рот оладьей и не ответил.

— Да расскажи несмышленышу, как все было, — вступился первый разделочник. — Ему будет полезно.

Засольщик продолжал молча жевать.

— Строит тут из себя, а сам ничего не знает, — сказал подросток.

— Знаю не хуже других, — возразил засольщик. — И я не я буду, если не впутался в эту историю больше всех.

— А как? — спросил подросток. — Каким образом?

— Да расскажи ты, — повторил первый разделочник.

— Расскажи, расскажи. Сам все знаешь не хуже меня.

— Не я разговор завел. — Первый разделочник обмакнул сахар в кофе и принялся сосать его. — Видишь, парнишка ждет.

— Ничего больше не скажу, — заупрямился засольщик и стал копаться в своем ящичке с едой.

— И правильно, — снова вмешался третий разделочник. — Нечего потчевать паренька сплетнями. Ведь ничего не было доказано. Даже следствия не было.

— Точно, — подтвердил первый разделочник. — Слышь, парень? По делу даже следствия не было. А знаешь почему? Нет, этого ты, конечно, не знаешь.

— Его кокнули? — спросил подросток. Он даже про еду забыл.

— Придержи язык, голубчик, — посоветовал первый разделочник с важной миной. Подросток смутился.

Воцарилось молчание.

Взрослые допили кофе, подросток — кока-колу. Шумно рыгнув, он опять задал вопрос:

— По-вашему, это правда?

— Что именно? — переспросил третий разделочник.

— Про Страуса и про все это?

— Нет, — ответил третий разделочник.

— Истинная правда, голову на отсечение даю, — ответил первый разделочник.

— Очень может быть, — ответил засольщик. — Очень может быть, приятель.

— А вы ее читали?

— Что читали? — спросил засольщик.

— Книжку.

— А зачем читать? — сказал засольщик. — Известно, что все это враки. От начала до конца. Я-то по крайней мере не собираюсь тратить на нее время, вот что я скажу.

— Откуда ты, черт подери, знаешь, вранье это или нет? — воскликнул первый разделочник. — Я вот всему этому верю. Может, ты еще назовешь враньем, что у нашего сислюмадюра[17] двадцать три ребеночка и ни одного из них он не прижил со своей бабой?

— Ну, этому-то я как раз поверить могу, — отвечал засольщик. — Все они одним миром мазаны, конторщики эти. А слыхали про одного конторщика в Риме, который всякий раз, как свою бабу поимеет, ходил в бардак? А вернувшись, спрашивал: как, старуха, дышишь еще?

— Вот это мужик! — восхитился подросток.

— Мало ли где и что может приключиться, — гнул свое третий разделочник. — Только у нас такое невозможно. И уж во всяком случае, с нашим Сигюрдюром. Не таковский он, я точно знаю. И думается, не к лицу нам про него сплетничать, ведь он так много сделал для нас. К примеру, комнату эту, где мы кофе пьем, разве не по его настоянию устроили? Людей называли «друзьями рабочих» за дела помельче. И не надо нам забывать…

— …что он твои сверхурочные от налогов укрывает, — ввернул первый разделочник.

— Заткнись, — тотчас оборвал его третий разделочник. — Вместо того чтобы на своих благодетелей помои лить, ты бы лучше рассказал нашему молокососу, во что вам с папашей обошлось упечь маманю твою покойную в сумасшедший дом в Норвегии. А свихнулась-то она отчего? Вы же ее и довели: ты — тем, что бесперечь шпынял ее, да жизнью своей беспутной, он — тем, что колотил ее да всю дорогу врал. Всё, перерыв кончился.

Первый разделочник ухмыльнулся, а подросток как ни в чем не бывало быстро произнес:

— Мне говорили, в книжке и про нас есть. Верно?

— Не слыхал, — ответил засольщик. — Не думаю.

— А почему бы и не написать про нас? — Первый разделочник продолжал ухмыляться. — О ком только книг не писали!

— Кто станет писать о нас, — возразил третий разделочник. — Парнишке наврали.

— Не знаю, мне так сказали, — настаивал подросток.

— Хватит спорить, — сказал третий разделочник.

— Зря ты уши развесил. Скверное это дело — верить всему, что тебе говорят, вот так-то. Отучайся.

Подросток хмыкнул и принялся за работу. Выдирая печень из рыбины, он раздавил желчный пузырь, и зеленая жидкость брызнула ему в глаз. Однако он не подал виду: разделка шла уже полным ходом, а за разделкой можно думать только о разделке.

Вечереет.

Холодный северный ветер. Облака расходятся, проглядывает луна. Резче обозначаются тени. Движение на улицах Города затихает. На лужах корочка льда.

Когда Гисли вышел из мастерской, мимо проезжал на велосипеде Преподобие.

— Вечер добрый, Преподобие, — поздоровался старик. В руках он нес охапку глушителей. — Ветер вроде бы все еще северный.

— Вечер добрый, милый Гисли, — ответил пастор, привстав на педалях. — Брр, да, холодно.

— И это после такой-то осени! Но мы выдюжим. Не сдадимся, как раньше не сдавались.

— Безусловно. — Преподобие не слез с велосипеда. Одной ногой он упирался в, землю, другую не снял с педали.

— Может быть, Преподобию угодно навестить мою супругу? Ей, бедняжке, очень одиноко.

— В другой раз, милый Гисли. Очень тороплюсь.

— Ничего страшного не случится, если заглянешь на минутку. У старухи наверняка кофейник на огне.

— Не сейчас. Никак не могу. Еду на собрание.

— Конечно, конечно. — Гисли опустил глушители на землю. — У вашего брата, начальства, много собраний.

— Да. — Преподобие приготовился ехать дальше. — Мне пора.

— Дело терпит, Преподобие. — Гисли приблизился к пастору. — А что это за собрание такое на ночь глядя? Заседание приходской комиссии?

— Нет. Хотя вполне могло бы быть. Я собираюсь встретиться с Сигюрдюром и с Оулавюром из полиции. Такая, видишь ли, неофициальная встреча.

— Вы с Сигюрдюром по-прежнему друг за дружку держитесь. Что-нибудь стряслось?

— Очень может быть. Однако мне надо двигаться, милый Гисли. Привет жене. Скажи, что на днях загляну.

— Какая-нибудь славная историйка? — спросил старик, преграждая дорогу пастору, который уже совсем собрался катить дальше.

— Так оно и есть. И притом малоприятная. Ну, мне надо поторапливаться.