В. Берков

Я жду тебя.

Жду.

Отрываю взгляд от страницы. Сосредоточься, внушаю я себе и смотрю в окно. Ищу слово.

Порой легко обмануться.

А вдруг!

— Привет!

Так звучит лишь один-единственный голос, говорю я себе, вскакиваю, опрокидываю стул, наталкиваюсь на стол и выбегаю, радостный и счастливый. Все во мне поет:

Она пришла,

пришла ко мне,

ко мне!

На дворе играют дети.

Мне горько. Мне тяжко.

В доме темно и холодно.

Фьорд длинный, у моря он широк, но постепенно сужается. К воде подступают высокие и крутые горы, нет даже узкой ленточки берега. Лишь кое-где между подножием гор и крупными камнями, обнажающимися при отливе, протянулась кромка суши.

За вершиной фьорда лежит небольшая низменность. От нее вдается вглубь узкая долина. По долине и выше в горы проложено шоссе, ведущее к другим фьордам, другим долинам и дальше по стране. Шоссе это опоясывает всю Исландию и представляет собой миллиарды выбоин, связанных воедино глинистыми перемычками и острыми камнями.

От вершины фьорда, в быту называемой просто Вершиной, по обоим берегам протянулись две дороги. Одна — к бухте, другая — к горной террасе.

У бухты расположен город, который и устно, и на письме принято называть Городом.

Терраса находится на склоне очень красивой голой конической горы. На ней видны развалины военной базы. Развалины эти в народе величают Базой.

Город и База лежат напротив друг друга.

Возле дороги к Городу, немного дальше в глубь фьорда, от былых времен остался аэродром: ржавые ангары, разрушающаяся контрольная вышка да плешивые взлетно-посадочные полосы.

Главная улица Города — это прямое продолжение шоссе со всеми его атрибутами, в том числе рытвинами, полными бурой жижи. Правда, последние сто метров представляют собой исключение: в мае, перед последними выборами, их забетонировали.

От главной улицы, которая так и называется Главной, под прямым углом отходят другие улицы и улочки, параллельно ей пролегло еще несколько улиц. Эти улицы не столь примечательны, как Главная: они поуже, колдобин на них поменьше, ездят по ним реже, и бетонировать их в мае никому в голову не пришло.

У Города есть большая гавань с множеством причалов. Она досталась ему в наследство от того же времени, что и аэродром, а поскольку большое наследство штука дорогостоящая, то часть причалов разрушилась, на тех же, что уцелели, во многих местах нет настилов. А кое-где вообще сохранились только ржавые, искореженные балки или неровные ряды свай, источенных червями и обросших зелеными водорослями.

Город, хотя и без четких границ, делится на три части.

Внутреннее его ядро, самая старая часть, состоит из обшитых гофрированным железом островерхих домишек на бетонных или каменных фундаментах.

Дома в средней части выросли, когда Город был на подъеме, когда здания на противоположном берегу фьорда еще стояли целехонькими и были Базой. Они иные, чем в старом городе: повыше, побольше, от них веет холодом. Впрочем, несколько таких домов есть как в старой части города, так и в новой.

Наружный пояс — самая молодая часть города и во время действия нашей повести продолжает расти. Здесь дома солидные, но низкие, с большими окнами, красиво покрашенные — те, что достроены. Они окружены садами, как и в старом городе. Однако сады тут другие: в новом городе разводят цветы, декоративные кусты, и только кое-кто выращивает овощи. А в старом городе у людей огороды, здесь растут картошка, тмин, свекла, ревень, и лишь немногие разводят цветы и декоративные кусты. В центре садики вокруг домов совсем крохотные.

И живет в Городе несколько тысяч человек: продавцы, директора банков и судьи, соперники, мошенники, трусы, шлюхи, работницы и девицы, коммерсанты, юристы и маляры, скупцы, пьяницы и горлопаны, письмоносцы, хвастуньи и портнихи, столяры, изобретатели и часовщики, неплательщики, вруны и упрямцы, молодежь и дряхлые старики.

Названа, конечно, лишь небольшая часть жителей.

Осеннее утро.

Ледяной ветер швыряет из серой мглы крупные капли дождя вперемешку с мокрым снегом. Почти все глинистые перемычки и острые камни, связывающие воедино уличные рытвины, скрылись под водой. Порой и не скажешь, есть здесь улица или нет.

В такое утро никто в Городе не встает до положенного часа — никто, кроме старого Гисли с Главной улицы, дом 5. Каждое утро он неизменно просыпается в одно и то же время, мгновенно садится на край кровати и опускает старые кривоватые ноги на цветной коврик. В шерстяных носках, резиновых сапогах и широких бумажных брюках, голый по пояс, держа в одной руке клок шерсти, в другой — майку и рубашку, он выходит на крылечко. В любое время года, будь то зима, весна, лето или промозглое осеннее утро.

На улице он огляделся, втянул в себя воздух, стал спиной к ветру, с шумом выпустил газы, помочился на кустик щавеля у стены, что-то пробормотал. Быстро вернулся в дом, ощупал грудь, натянул майку, растер замерзшие места клоком шерсти и завершил туалет.

Гисли довольно высок ростом, сутул, худощав, тело довольно туго обтянуто кожей. Редкие, бесцветные волосы растут, не зная ножниц. Большие навыкате глаза как бы плавают по обе стороны острого, тонкого орлиного носа. Рот впалый, зубов уже сильно поубавилось. Нрав его отличается эксцентричностью.

По профессии Гисли мастер по изготовлению котлов. В прошлом его дело процветало: ему принадлежала самая большая котельная мастерская в этой половине Исландии. Но вот появилось центральное отопление от горячих источников, и всем расхотелось возиться с котлами, работающими на мазуте. Гисли свернул предприятие, остался в мастерской один и переключился на изготовление автомобильных глушителей.

Продукцию свою Гисли, однако, продавал не всякому желающему, а, напротив, немногим, да и то неохотно и после длительных уговоров. Во время действия нашей повести вся мастерская была поэтому забита штабелями глушителей, заполнен был ими также подвал дома, и даже на чердаке места оставалось совсем немного.

Каждое утро жена, невысокая, плотная женщина, приносила в мастерскую кувшинчик кофе, кусок ржаного хлеба с бараньим паштетом, две палочки хвороста и два кусочка сахара. Она молча глядела, как он ест, тайком посматривала на штабеля глушителей, забирала остатки трапезы и кувшинчик и, не проронив ни слова, удалялась.

Так же безмолвно она приносила обед и вечерний кофе. Ужинал он дома на кухне с этой молчаливой женщиной, от которой за двадцать лет не слышал ничего, кроме ругани по адресу центрального отопления.

Вечерами Гисли записывал в книгу, сколько глушителей он изготовил за день, выкуривал трубку, ложился в кровать, прикрывал лицо платком и начинал из-под него что-то говорить жене. Говорил, пока не засыпал.

Жена, как и всегда, молчала.

Хотя Гисли был уже на ногах, Город еще не подавал признаков жизни: птицы не покидали своих гнезд и на улицах не было ни души. В гавани у причала стоял один из двух городских траулеров, другие суда тоже не вышли на лов, и лес мачт закрывал жителям вид на развалины по другую сторону фьорда.

Гисли уже успел поработать в своей мастерской, когда на улицах начали появляться первые быстро шагающие мужчины в сапогах, затем их стало больше, к ним прибавились женщины, занятые на разделке рыбы. Следом на улицу высыпали школьники, за ними продавцы, банковские служащие и чиновники в начищенных до блеска ботинках. Они скакали по залитой водой улице с сухого островка на островок, проносящиеся на бешеной скорости машины окатывали их грязью, так что и скакать-то было ни к чему.

И вот уже начался рабочий день.

Далеко-далеко, в другом городе, сидят за столом молодой человек и его жена. Завтракают. Она с еще распущенными волосами и в дешевеньком халатике, он причесан, одет и читает газету. У нее волосы рыжие и курчавые, у него — светлые и прямые. У нее нежная белая кожа, зеленые глаза, прямой, но толстый нос, маленький рот и тонкие губы, у него кожа землистая, небольшие голубые глаза, широкий и плоский нос, большой рот почти без верхней губы и с изогнутой нижней. У нее шея тонкая, у него толстая. Она худенькая, с маленькой грудью и тонкими молочно-белыми ногами, виднеющимися из-под халатика, он широк в плечах и узок в талии, одет в рыжую шерстяную кофту и коричневые брюки, без ботинок, из дыры в носке торчит палец. Ее зовут Вальгердюр Йоунсдоухтир, его — Пьетюр Каурасон.