— Да мы уже вроде бы пытались раньше, — говорит девица и перемещает линию обороны к середине бедер.

— И что, плохо было? — спрашивает он, целуя ей губы и шею, стягивает рубашку с плеча и начинает ласкать грудь. — Девичья грудь, — бормочет он. — С красными сосками.

— Ты же знаешь, ничего не выйдет, — отвечает она на комплимент, однако уже не столь твердо.

Что-то бормоча, председатель пробивает брешь в обороне девицы. После дальнейшей борьбы, невнятных звуков и нескольких «не надо» оборона девицы оказывается смятой, медвежьи лапы председателя беспрепятственно ласкают ее. Она легко примиряется со своим поражением.

— Возьми меня, — вдруг произносит девица. — Возьми меня. Быстро. Но только не усни.

И председатель берет ее. И председатель засыпает.

Девица будит его. Председатель снова засыпает.

Девица выбирается из постели, встает, напряженная, раздосадованная, задыхающаяся, обильно смачивает платок и выжимает воду председателю на лицо. Его большие глаза раскрываются и тупо останавливаются на ней.

— Одевайся. Тебе надо к себе наверх, — говорит она и выскальзывает в туалет.

— Наверх, — ворчит председатель, приподнимаясь на локте. — Наверх, наверх.

Когда девица возвращается, он уже одет.

— Завтра придешь? — спрашивает она. — Утром, конечно.

— Будто я не знаю.

— Хорошо. У меня нет первых двух уроков. — Голос ее звучит дружелюбнее и теплее, чем когда она его будила.

Председатель идет к двери, прощаться он явно не собирается.

— Слушай, — останавливает она его в дверях. — Я кончила письмо.

— Письмо? — переспрашивает он.

— Ну то, что ты просил перепечатать с пленки. Сейчас возьмешь?

— Да, да. Нет, завтра утром, — отвечает председатель, закрывая за собой дверь.

— Длинное было собрание, — заметила супруга председателя магистрата, когда тот открыл дверь второго этажа. — Длинное и утомительное.

— Мне надо было еще заглянуть в библиотеку, — ответил председатель, разуваясь.

— Конечно. Разумеется.

Полночь. Тишина. Облачное небо. Густая тьма. Бездонное море. Черная, как деготь, гора смутно угадывается на другом берегу фьорда. База слилась с ней, ее больше нет.

Оулицейский и его люди патрулируют Город. Нужен неусыпный надзор, чтобы в темноте не попирались закон и право. Но Оули — власть мощная и справедливая, так что закон нарушается редко. К примеру, прошло уже семь лет с тех пор, как в Городе была совершена последняя кража. Тогда из Рыбопромысловой компании выкрали сейф с деньгами и документами. Сейф нашли — разумеется, пустым, но никаких сомнений, что сейф был именно тот, не возникло.

В этот вечер комиссар сам ведет патрульную машину. Боковое стекло опущено, он часто высовывается.

В некоторых окнах горит свет. Шторы задернуты. Однако в пасторском доме одно окно не зашторено. За стеклом виден Преподобие, сидящий в глубоком старом кресле. На подлокотнике стоит бокал. В одной руке он держит восьмой том “Kjærlighedens billedbog”[14], другой руки не видно. На лице у него умиротворенность.

В небольшом мансардном окошке загорается свет. У стены в одних трусах стоит Оулавюр Йоунссон, держит руку на выключателе. Он смотрит на Элин Сигюрдардоухтир, лежащую на кровати поверх перины, закрыв лицо рукой. Какое у нее восхитительно пышное белое тело, думает он, груди большие и полные, на боках по три ровные складки, складочка на животе, бедра широкие и мощные.

— Хватит, — говорит она и отворачивается к стене. Оули гасит свет и неуверенными шагами идет к ней.

— Вот и я. — Он ложится рядом, но не прикасается к ней. — Какая ты красивая, — шепчет он.

— Я толстая, — отвечает она, поворачиваясь к нему, раскрасневшаяся и счастливая.

— Совсем не плохо быть толстой, — отвечает он, очень осторожно кладет руку ей на живот и тут же спрашивает: — Можно?

— Да, — шепчет она.

Наступает долгое молчание. Его рука неподвижно лежит на ее горячем, полном животе. Вдруг она спрашивает:

— Тебе уже приходилось?

— Что приходилось? — задает он встречный вопрос. Его рука непроизвольно делает легкое движение.

— Приходилось, ну, знаешь, делать это?

— Собственно говоря, нет, — отвечает он, чуть помедлив.

— Как это? — быстро спрашивает она.

— Видишь ли. Мне это снилось.

— Снилось, — повторяет она. — А с кем?

— Не знаю. Собственно говоря, ни с кем. Я ее никогда не видел. Может, никого и не было. — Его рука больше не двигается. Он растерян, смущен своим признанием. Затем спрашивает: — А ты? Тебе приходилось?

— Мне? Нет, никогда.

Снова воцаряется молчание. Он собирается с духом, шевелит рукой, неожиданно касается ее груди и в темноте заливается краской. Рука замирает.

— Еще, — шепчет она.

— Так? — спрашивает он и легко гладит ее грудь.

— Ага.

Он смелеет. Кладет всю ладонь ей на грудь и ласкает, берет в свою сильную, грубую руку рыбака и поражается собственной дерзости.

— Хорошо, — шепчет она.

— Да.

Оба молчат. Наслаждаются, ощущая друг друга. Он шепчет ей на ухо:

— Решимся?

— А ты знаешь как? — не сразу спрашивает она.

— Конечно.

Они снова замолкают. Он еще больше смелеет, проводит рукой по ее животу, гладит бедра. Она замирает, испуганная и смущенная.

— Мы ведь помолвлены, — говорит он.

— Знаю, но…

— Но что?

— Я так… я боюсь. — Она поворачивается на бок, обнимает его за шею и прижимается к нему. Потом, внезапно приподнявшись на локте, говорит: — Хочу посмотреть на тебя!

Он огорошенно молчит.

— Пожалуйста, — настаивает она.

Он не отвечает. Кладет обе руки под голову и продолжает лежать.

— Так будет справедливо. Ты ведь смотрел на меня.

Он по-прежнему молчит. Наконец садится на край кровати, встает, идет к выключателю, зажигает свет, спокойно поворачивается к ней, ссутуливается, заливается краской. Затем гасит свет, но не двигается с места.

— Ты идешь ко мне? — спрашивает она.

— Идти?

— Конечно.

— Ты хочешь?.. — В его вопросе звучит удивление.

— Хочу чего? — спрашивает она, поскольку он явно не собирается закончить предложение.

— У меня сейчас не… — шепчет он.

— В этом я ничего не понимаю, — отвечает она. — Зато я себя понимаю. Хочу тебя.

Его глаза осваиваются с темнотой, он решительными шагами приближается к постели, наклоняется над своей Эллой и целует ее в губы.

— Я люблю тебя, — шепчет она. — Теперь нам можно!

Город, 14 октября 1976 г.

Господину депутату альтинга и

председателю Рыбопромысловой компании

Сверриру X. Лайтнессу[15]

ул. Безвкусная, 11

Рейкьявик

Уважаемый друг и коллега!

Тебя, несомненно, удивит тот факт, что я обращаюсь к тебе с письмом. Однако полагаю, что, начав читать, ты вскоре поймешь причины этого нового способа общения.

Весною предстоят выборы.

В прошлый раз они прошли прекрасно, хотя поначалу, как ты помнишь, виды были неблестящие: наши избиратели, когда ты пожелал стать у нас политическим лидером, не приняли тебя. Им не по душе люди со стороны на таких ролях. К тому же твоя позиция в отношении бунтарей и фракционеров в партии была нечеткой. Минусом было и то, что незадолго до этого ты состоял в другой партии. Но тебя поддержало наше партийное руководство.

И тогда затрубили боевые трубы. Были проведены групповые совещания. Агитаторы стали ходить по домам и порочить тебя. Были организованы общие собрания, на которых тебя чернили. Против тебя был проведен сбор подписей. Короче говоря, ты стал главной темой разговоров на сельских сходах, на рабочих местах, в кафе, в домах, на собраниях и в швейных клубах[16].