Преподобие и Оулицейский оставались на местах. Неподвижные и растерянные, они больше походили на телят, нежели на государственных служащих, но все же больше на государственных служащих, нежели на людей.

Находившись, председатель остановился перед собеседниками, наклонил голову, выпятил живот и засунул большие пальцы в жилетные карманы. Некоторое время он молча раскачивался, словно стоял на палубе корабля, попавшего в открытом море в сильную качку: пузо вперед — задница назад, пузо вперед — задница назад.

Наконец он заговорил.

— Об этом говорится в книжке.

— О чем говорится в книжке? — спросил полицейский.

— Что у меня есть “Kjærlighedens billedbog”? — спросил священник.

— Вот именно, — ответил Сигюрдюр. — И о том, что наш милый Оулавюр вдребезги пьяный ехал домой с собрания «Ротари», и о многом-многом другом. Видите ли, книжка эта несколько странная. Ее словно кто-то из вас написал. Или же я. Хотя от этого ничего бы не изменилось. Да и никто из нас ее не писал. Это ясно как божий день. Однако книжка существует — к великому сожалению. Потому-то мы и собрались.

— Кто автор? — спросил Преподобие.

— Сволочь какая-то. Наверное… — полицейский не договорил.

— Автор книжки не из Города, — сказал Сигюрдюр. — Зато его можно вскоре ожидать здесь, и вы знаете, как его зовут. И думается мне, написал он ее не без чьей-то помощи.

— Немыслимое дело, — высказался пастор. — Совершенно немыслимое. Живет отсюда за тридевять земель и, насколько известно, никогда здесь не бывал.

— Не понимаю, — покачал головой полицмейстер.

— Это, друзья, еще не все, — продолжал председатель. — Далеко не все. В книжке рассказывается о наших личных делах. О собрании в клубе «Ротари» и о заседании правления Рыбопромысловой компании. И о многом другом, что происходит у нас в Городе — о важном и о пустяках. Например, об Оулавюре, парнишке с траулера, по кличке Оули Кошелек. Почти ничего автор не пропустил, и, похоже, все правда. По крайней мере в основном, хотя кое с чем, естественно, можно поспорить.

Мало того. В ней и предсказания есть.

Не ухмыляйтесь.

Я выяснил, что набирали книжку примерно в это время в прошлом году, хотя выпустили нынешней осенью или зимой. Однако, как я уже говорил, в ней рассказывается, как ты в сентябре ехал пьяный домой с собрания «Ротари» и о заседании правления Рыбопромысловой компании, которое состоялось в тот же день. Более того, в ней рассказывается о вот этой нашей сегодняшней встрече. Слово в слово. О том, что ты, Преподобие, опоздал, что приехал ты на велосипеде, что разговаривал с Гисли, что не пожелал побеседовать с его женой, что рассказал ему о книжке, а он сказал, будто бы каждый получает по заслугам или что-то в этом духе. Неслыханное дело.

— Он так и сказал! — воскликнул пастор и воздел руки к небу. — Он так и сказал, Сигюрдюр. Чтоб мне провалиться, так и сказал.

— Да не горячись, Преподобие, не горячись же. — Сигюрдюр сделал успокаивающий жест. — Я знаю, что он так и сказал. А еще он воскликнул «Батюшки мои!», когда ты ему рассказал про книжку, ну-ну, да не волнуйся ты так. Я запомнил это выражение, так как частенько слышал его в молодости, когда сообщались важные новости. Друзья, этот писатель — ни много ни мало пророк.

Полицейский фыркнул.

— Вот ты фыркаешь, Оулавюр, — продолжал Сигюрдюр. — Твое право. Но вот послушайте, что я вам скажу. Нынешней осенью я начитал на пленку текст одного письма. Месяца два назад один человек в нашем городе напечатал это письмо на машинке. Письмо было частное. Знаю, что никто его не читал. Однако, когда я составлял его, точная его копия, которую, очевидно, следовало бы назвать оригиналом, уже была напечатана и переплетена в книжке, изданной в Рейкьявике и пролежавшей к тому времени несколько месяцев на складе. Несколько месяцев, ребята! Более того, дата на нем та же, что и на письме, которое я отправил осенью. Как прикажете это называть?

— Неужто правда? — прошептал пастор.

— У тебя нет чего-нибудь покрепче, чем это паршивое красное винцо? — спросил комиссар полиции.

— Сейчас не время пить, — отрезал Сигюрдюр. — Сейчас головой надо работать.

Пастор и полицейский, безмолвные и сникшие, прилипли к дивану, словно комки жевательной резинки.

— Предлагаю обсудить, что делать, — заговорил Сигюрдюр. — Преподобие. Твои предложения?

— Ей-богу, не знаю, — ответил пастор и сцепил пальцы. — Ничего похожего в моей жизни не бывало. Среди нас объявился пророк. Вы такое слыхали?

— Ты, Оулавюр?

— Я? Черт возьми, не знаю.

— Так я и думал. — Сигюрдюр ухмыльнулся. — Просто уверен был. Но хватит об этом. У меня есть план. Предлагаю начать сбор подписей против автора, написавшего такую книжку. Нам надо постараться закончить это до рождества и устроить общее собрание жителей Города в Доме собраний. Что скажете?

— Зачем собирать подписи, ежели все, что он написал, правда? — глухим голосом спросил Преподобие.

— Мы будем, разумеется, утверждать, что все это от начала до конца ложь. И, как я вам только что дал понять, ложь оскорбительная. Не забывайте, никто в Городе эту книжку еще не читал.

— Народ в нашем городе без труда достанет ее. Постараются, как пить дать: еще бы, такой лакомый кусочек — целая книжка, набитая сплетнями о ближнем. Уж я-то своих людей знаю, — сказал пастор.

— Об этом мы позаботимся, — ответил Сигюрдюр. — Ладно. Позже мы решим, что делать с подписями, а также как нам принять автора, когда он к нам приедет. Вы ведь не забыли, что он приезжает к Новому году?

— Еще не легче, — заметил полицейский.

Преподобие пошевелил губами. Никто ничего не услышал.

— Ты что-то сказал? — спросил сосед.

— Он хотел спросить, как это возможно, — ответил Сигюрдюр Сигюрдарсон и улыбнулся широкой, от уха до уха, улыбкой. Он прикрыл от удовольствия глаза, из кривого носа с побелевшим кончиком послышались свистящие звуки.

— Что-то я не слышал, — сказал полицейский, удивленно следя за мимикой товарища.

— Я тоже, но знал это, — отвечал Сигюрдюр. — Я даже знаю, что ты сейчас скажешь: «А ты врешь»…

— А ты врешь, — произнес полицейский как по заказу и вскочил.

Сигюрдюру стало весело. Тело его затряслось от смеха — сначала утробного, затем вырвавшегося наружу, голова закачалась, словно маятник. Смеялся он громко и долго.

Наконец он простонал:

— Не правда ли, Преподобие? — И шепнул неподвижному полицейскому: — Сейчас он скажет: «А? Чего?»

— А? Чего? — Преподобие поднял голову и посмотрел на Сигюрдюра, который снова зашелся в хохоте. — Что это с ним? — спросил он полицейского.

— Все правильно! — ответило полицейское начальство, глядя на своего товарища, который корчился и задыхался от смеха. — Ему невмоготу.

Однако Сигюрдюр Сигюрдарсон недаром был человеком уважаемым. Он выбрался из самого длительного в жизни приступа смеха, как выбирался из других периодов своей биографии. Отсмеявшись, он обратился к товарищам со следующими словами:

— Ну вот что, ребята. Сейчас я вам объясню, откуда моя прозорливость. Садитесь-ка. Я прочитаю вам главу из книжки, о которой мы говорили.

После этого Сигюрдюр начал читать главу, которая сейчас заканчивается. Он следил, чтобы товарищи не заглядывали в книжку, и очень веселился, чего никак нельзя сказать о его слушателях, по крайней мере если судить по выражению их физиономий на протяжении чтения: они сидели неподвижно и все время менялись в лице — чернели, краснели, бледнели или белели как полотно. Когда чтение закончилось, они произнесли приводимые ниже реплики:

Преподобие[18]. С меня хватит.

Оулицейский. По-моему, надо тяпнуть чего-нибудь покрепче этого поганого красного вина.

Когда они произнесли эти слова, руководитель зачитал их реплики из книги. Это их доконало.

Прибыл херес из Рейкьявика.

Его налили в хрустальные рюмки, изготовленные, проданные и купленные исключительно для того, чтобы из них пился херес.