- Какой ещё заговор? – не поверил в это Святослав, покачав головой. Он хорошо знал и помнил воеводу Вышату, сына Остромира, тот ходил с ними на Византию десять лет назад и был лучшим товарищем покойного их брата Владимира. Не удивительно, что он считал для себя должным защищать Ростислава и следовать за ним повсюду. Но интриг бы он плести не стал, слишком прямым и грубым был для этого, храбрым и напористым воином. – Это обычная преданность. Что же касается наших действий… - Святослав щёлкнул пальцами. – Остромиру хочется оставаться полновластным хозяином Новгорода, наверняка Вече пляшет под его дудку, вот и место посадника он возомнил стоящим выше места князя. Для этого он внучку свою Ростиславу и сунул. А мы сделаем хитрее! Назначь его главным дядькой при Мстиславе.

- Чего?! – открыл рот Изяслав, посчитав, что ослышался. Он позвал Свята, чтобы тот помог отстоять власть в Новгороде, а он предлагает сдать её с потрохами?

- Мстислав ещё мальчишка, Из, у него лет шесть впереди, чтобы набираться ума да опыта, так пусть делает это под видимым надзором Остромира! Он хочет считать себя там главным, пусть так всем и кажется! А Богдан пускай тем временем не упускает воспитания Мстислава, науськивает его, как надо. Я и сам позже туда отправлюсь, посмотрю, что да как. Лишь бы всё шло своим ходом и текло, как и до этого, товары – по Днепру, мир и покой – в города и сёла, золото – нам. Да и к Вышате с Ростиславом надо наведаться. Вот отыграем свадьбу Игореву, и займусь делами.

- Да как же… это что же, Остромир мне посмел условия ставить, а я проглотил это? Так что ли?

- Проглотим не мы, а он. Пусть важничает и заносится, чем выше занесётся, тем больнее упадёт. Так что напиши ему, что не за чем было возмущаться о положении Ростислава, когда это никак не скажется на его собственном.

- Хорошо звучит! – задумался Изяслав, прищурившись и начиная проникаться хитростью. – Надо так и написать, да… погоди, Свят, пусть принесут мне всё для письма, ты мне продиктуешь!

Киликия вела сыновей в Георгиевский монастырь за Святой Софией. Полдень разогрел город, люди шли из конца в конец, встречные кланялись, узнавая княгиню и княжичей. Простой народ любил её, в отличие от родовитых бояр, она была единственной женой Ярославича без свиты, которая ходила, как любой киевлянин, иногда даже без парадного головного убора, а только в платке.

- Мам, я не хочу сегодня туда, - жалобно проныл Глеб, - можно я лучше с мечом потренируюсь?

- Плох тот князь, который мечом махать научится, а писалом (8) водить – нет.

- Я никогда не видел, чтобы папа писал!

- Это не значит, что он не умеет! Если ты не видел, как он тебя делал, что же, нет тебя что ли?

Глеб крепко задумался, озадаченный головоломкой матери. Подумав, он глубокомысленно полюбопытствовал:

- Мам, а меня делать он тоже учился?

- Нет, он на тебе учился делать братьев, - Киликия остановилась и постучала в деревянную монастырскую дверь. – Всё, пришли.

- Значит, Ромку он лучше сделал? – продолжал кумекать старший.

- Возможно, - многозначительно протянула женщина.

- А Давыдку ещё лучше?!

- Может быть.

- А Олежка лучше нас всех?!

- А ты сегодня напиши четыре строчки, и потом мне скажешь, есть между ними разница или все одинаковые выходят.

Детская логика не позволяла вставить в ряд сестру, Глебу казалось, что если сыновей делал папа, то Вышеславу мастерила исключительно мама. Дверь открылась, и на пороге появился монах в чёрном. Несмотря на то, что он улыбнулся мальчишкам, Роман расплакался – ему никогда не нравились тёмные одежды монахов.

- Ну, тише, тише, - погладила его по голове Киликия, поцеловала в щёку и передала на поруку монахам обоих сыновей. Когда дверь закрылась, она перекрестила её со вздохом: - Ох, терпения вам, святые братья!

Обратно, отзанимавшись, они приводили их сами. Иногда по пути из собора захватывали племянников Всеволод или Анастасия. Их торжественная процессия медленно и церемонно передвигалась то на службу, то с неё. Киликия провела рукой по лбу – было душно и солнце припекало. Утром Святослав ушёл, потешаясь над бурчанием жены, начавшей ополаскиваться прямо в комнате, в тазу. Это было неудобно, и она уже тосковала по реке и утерянной утренней свободе. Скорее бы уехали полочане!

Точно на зов её мыслей, не успела она отойти от Святой Софии и пары шагов, словно из ниоткуда, рядом появился Всеслав Брячиславович.

- Я бы на его месте тоже заплакал, - сказал он.

- О чём ты? – не останавливаясь, едва сбавив из приличия шаг, не повела и глазом Киликия.

- О твоём сыне. Мальчике. Эти ваши монахи такие мрачные… Евнухи, монахи – что ещё придумывают христиане, чтобы не допустить мужчину к женщине?

Гречанка невольно засмеялась. Замечание Всеслава было удивительно метким.

- Нет-нет, евнухов придумали не христиане.

- Хорошо, но они всё равно создают что-то ужасное! Этот их основной бог, которого вы вешаете на шею – мертвец на кресте! Вы убили его и вечно стоите на коленях, бьёте поклоны, словно извиняясь за это… нельзя ли его как-то снять с креста? Он же бог, он должен продолжать жить дальше, иначе какой смысл поклоняться тому, кто умер?

- Его сняли, не волнуйся, и он вознесся на Небеса, чтобы жить вечно.

- Почему же вы продолжаете изображать его мёртвым? – непонимающе остановился Всеслав, и Киликия вынужденно остановилась тоже.

- Это напоминание о его жертве. Которую он принёс ради спасения всех нас.

- И от чего же он нас спас? – Всеслав кивнул ей за спину, в сторону монастыря: - От любви и радости?

Она приготовилась объяснять дальше, но что-то её остановило. Не то показавшийся насмешливым взгляд, не то усталость от жары, не то понимание, что если её снова увидит в этой компании Святослав, он будет сильно недоволен. И Киликия отмахнулась:

- Не вникай, христианство не так-то просто понять, а для начала надо захотеть поверить. В тебе желания нет, - она зашагала дальше, но Всеслав пошёл рядом.

- Во мне множество желаний, поверь мне, - они быстро дошли до Софийских ворот, у которых прозвучала его фраза. Киликия поняла, что он подразумевал, она не была наивной девицей на выданье. Посерьёзнев и нахмурив чёрные брови, она сказала ему в лицо:

- Дальше тебе нельзя, прости.

- Ты очень красива, княгиня.

- Точно так же, как и твоя княгиня. Твоя жена, - с ухмылкой напомнила женщина.

- Я сохранил веру предков. У меня может быть несколько жён.

- А у нас, христиан, всякой твари по паре.

- И вам не надоедают ваши пары?

- Мне пора, князь, а такие разговоры лучше веди со Святославом, мой муж умнее меня, и ответит лучше, - она уже развернулась, чтобы уйти, но Всеслав окликнул:

- Киликия! Я слышал, что Вячеслав никак не поправляется…

Она обернулась, пока не уходя.

- Да, нога его пострадала сильно. Мы беспокоимся о его жизни.

- Нейола, моя княгиня, умеет исцелять. Можно ли ей будет навестить его?

- Княгиня, умеющая лечить? – удивилась Киликия. – Я слышала, что она с тобою на всех пирах, и правит в Полоцке с тобою? У вас такое дозволено женщинам?

- Боги женщинам не запрещают ничего, что позволено мужчинам. Женщины – наши матери, им можно лишь поклоняться.

Княгине понравились эти слова, они прозвучали нужными нотами на струнах её души. Вот уже девять лет она только и слышит «нельзя», «не позволено», «не красиво», «непристойно». Стой, замри, молчи, не дыши, не смотри, не думай. Только с детьми и Святославом и можно выдохнуть, у себя дома, дышать полной грудью. Неужели же в этих землях руссов есть хоть один уголок, где не крадут у женщин свободу? Киликия не сказала бы, что в Византии было намного лучше, она точно так же, как здесь под крылом мужа, жила там под крылом отца, и потому держалась подальше от требований и указов общества, в маленьком мирке за оградой и садом, на берегу бухты Золотой рог. Но там она была дочкой торговца, никому не интересной, незначительной, а тут стала княгиней! И получила на свою беду тьму обязанностей, будучи постоянно на виду.