Меня затошнило, как не тошнило и при откате. Кретины, чтоб их. Ну и зачем? Зачем тогда всё это?
— Я ж сказал, тебя будут пытаться завербовать! — Мерис вынул сигареты и спрятал. — Расскажут всё это в примерах и с красками. Ты же знаешь, что правда — это не всегда одно и то же для всех. Кто-то и сейчас уверен, что тебя, щенка, только используют. И в чём-то он прав. И ты должен понимать это.
— Да учили меня! — Тошнота не прошла, но хоть голова не болела больше, уже плюс. — Меня учили в храме, что это за штука — правда. Иногда это два взаимоисключающих понимания.
Считал шпионом, но привязался?
Я вспомнил Данни, и меня почти отпустило. Генералитет — всегда свора кретинов, такая уж должность. Паранойя, понимаешь, развивается профессиональная.
— Да, да, — кивнул Мерис. — Мы все по долгу службы слегка параноики. Но правда и в том, что ты звал его, и он вылез из своего небытия. Больше ни у кого бы не вышло.
Я покачал головой.
— Ну и зачем тогда этот цирк? Я и сам понимаю, что на Севере всё было непросто. Дьюп там был в ссылке, вообще-то. — Я поднял глаза на мрачного командующего. — Ты и должен был в каждом видеть шпиона. Чего тут странного?
— Но ты должен знать, кого пытался спасти, мальчик, — сказал Мерис. — Почти никогда не получается кого-то спасти, понимаешь? Это всегда не тот, кто у тебя в голове. И я — тоже не такой, каким ты меня видишь.
— Вот как хочу, так и вижу! — рассердился я. — Всё у меня получается! Мне плевать, что ты от меня хотел и как относился. Надо будет — и тебя вытащу. Я спасаю тех, кого люблю я. Мне этого достаточно.
Мерис покачал головой.
— Вот ведь земляне, понимаешь… — он опять достал сигареты. — Они мыслят иначе. Ты хочешь, чтобы он понимал неоднозначность человеческих отношений, а для него этого нет. Он с какого-то тыла всегда заходит. — Замполич посмотрел на Дьюпа. — Всё, или у тебя что-то ещё есть?
Тот кивнул, потёр руками лицо.
— Да, — сказал он. — Есть. Я хочу, чтобы Анджей понял, что реальность возникает из суммы химер. Что всё есть химера. Я ошибался тогда, на «Аисте». Для меня существовала бы только эта химера-реальность, если бы я верил ей, а не себе. Мы все ошибаемся. И в химерах нет ничего страшного. Нужно смять и выкинуть. Просто смять. Как лист пластика. Это не больно.
Я поднял на него глаза.
— Больно, — сказал я.
— Но ты же встал?
— Так с Данькой лучше не связываться. Она получше тебя умеет разбивать иллюзии. Сходи, может, просветит?
Мерис расхохотался. Вытер выступившие от смеха слёзы.
— Вот ведь щенок кусучий. Колин, не мучайся ты с этими аналогиями. Ты просто объясни ему про реальность. Он нас иначе с ума сведёт. Агжей, просто слушай сюда. Алайцы не успокоятся, северяне — тоже. Имэ будет искать к тебе подходы. Он в очень двусмысленном положении. Предатель, убийца, но через него Великие Дома скрепили союз с Югом Империи. Нам нужно, чтобы ты больше не болел от отката. Не первый он и не последний. Непонятно, что ещё выкинет Имэ, а убить его теперь не дадут. Тебе надо напрячься и понять, что такое реальность, ясно? Чтобы тебе всё это башку не плющило.
— Ну и что она такое? — пожал я плечами.
— Только то, что в твоей голове, — отозвался Дьюп. — Твоя реальность — в твоей голове, моя — в моей. Нет ничего единого для всех.
— Ты думал на «Аисте», что Колин тебе кто-то вроде друга и наставника, — поддакнул Мерис. — А он думал, что ты — что-то вроде шпиона. Всё это было лишь вашей иллюзией. Следуй вы только ей, в какой-то момент лист ваших личных смыслов оказался бы разорван. Вас выкинуло бы из настоящей реальности. Тебе тут явно объяснять нечего. Вижу, что понимаешь. Вот так же и множественная реальность. Есть миллионы текущих сейчас вариантов. Но обычный человек не может удержать в сознании больше трёх-четырёх маркеров текущего. Он видит несколько неизменных деталей — вот стоит стол, вот его кружка. И этого достаточно, чтобы достроить у себя в голове всё остальное. Потому он и не замечает откатов. И потому же никто не помнит «твоих» луж крови в совещательном зале «Целебера», а снимки с камер мы изъяли. Прошёл откат — всё! Люди забыли. Ты помнишь, ну и молодец. Прими как есть. И не нужно в такие моменты стопорить работу мозга. Или ты примешь всё это и научишься держаться на плаву тем, что ты есть на самом деле, или иллюзии рано или поздно скроют от тебя настоящую реальность. Друг окажется предателем, мир — войной. И ты погибнешь, как гибнут многие. Поставишь ногу на опору, которой в настоящем не будет. Провалишься в пустоту своей иллюзии об опоре. Это трудно — играть без иллюзий и масок. Но можно.
Я кивнул и не поднял потом глаз. Всё это было невыносимо больно и гадко.
Мало ли, что я сказал им обоим? Мне всё равно до дрожи было обидно, что Дьюп и за человека меня тогда не держал.
Он думал, что шпион рвётся за ним на Юг? Я — шпион? Потому что рожа экзотская?
Типа, внешнее может определять всё, что в тебе есть? А если бы я на алайца был похож, как Ликста?
Мерис похлопал меня по плечу, переваривай, мол, докурил и пошёл прочь. Колин вышел следом.
Я ещё посидел в оранжерее.
Вот он же читал меня, словно книгу? Себе не верил?
И почему он сейчас «тёмный» такой? Ему-то зачем париться о прошлом? Я в нём на Севере лендслера не подозревал.
Или… Перед ним сейчас тот же выбор? Считать, что я намеренно угробил Тоо или?..
А что он должен сейчас обо мне думать, исходя из текущей реальности? Что я — идиот?
А я? У меня ещё целая банда таких вот щенков висит на совести, а я тут штаны просиживаю!
Мне, значит, хреново, что ребята погибли, а Росу с Дереном каково? Сейчас-то парни пока в медотсеке валяются, а потом?
Я сидел неподвижно, бегали только мысли.
Поползень-модификант — пушистая серая птичка — решил, что в оранжерею мебель новую привезли. Уселся на деревянную спинку скамейки, заглянул мне в лицо.
У птиц и животных — очень понимающие глаза, ведь их жизнь коротка, и разбить одну иллюзию другой они часто просто не успевают.
История тридцать четвертая. «Прощание»
Открытый космос. «Факел»
Мне не нужны свидетели.
Свет мне свидетель и Тьма.
Нет у меня добродетелей
Из сводящих с ума.
Из замыкáющих в стенах,
Приклéивающих к окну.
Это — любви измена,
Если легко уму.
Это пути — на полночь,
(Даже не на закат).
Мы рассмеёмся молча
И не придём назад.
Рогард смотрел в наш мир, как в окно. Мир был чужим ему.
Я — свой, здешний. Я просто не могу позвать Бездну — она меня не слышит.
И всё-таки Колин вернулся.
Но я ли сумел позвать его? Или ровно так же, как он нашёл выход из себя в инобытие, он сам нашёл потом и некий вход в ограниченность человеческого восприятия?
Что он искал в опыте Уходящих? Мог ли он слышать меня «там»? Видят Беспамятные — я пытался до него достучаться.
Коснулся асептической повязки на запястье — ещё день-два, даже шрама почти не останется. Физическая боль имеет обыкновение проходить раньше душевной. Интересно, у всех так, или только у меня?
Зачем Мерис хотел, чтобы меня ткнули мордой в то, что мною манипулируют? Все. Всегда.
Нет у меня добродетелей
Из сводящих с ума.
Это у Рогарда — нет, а у меня навалом. Я как верёвками привязан к идеям того, что из себя человек «должен». Как ему положено служить, любить, верить.
Но кто сказал, что я вообще должен хоть кому-то верить, если из каждой очередной веры вырастаешь, как змея из старой кожи?
Неужели, и Уходящие не любили, не ждали, не верили? Как хатты?
Хотя, что я знаю о хаттах? Меня напичкали в Академии нужными кому-то верами. В то, что хатты — не люди. Не способны чувствовать и сострадать так, как это делаем мы.