Когда уверенность в себе опускается ниже плинтуса, к нашей повозке подступают стражи. Их всего двое, но по ощущениям — свора шакалов. Пока один заговаривает зубы Йемрену, второй нас обкрадывает.

В прежней жизни я бы не согласилась на роль жертвы. А теперь, задыхаясь в круговороте событий, не смею даже поднять глаза на своих обидчиков. Жду, пока стражи утолят свой разбойничий аппетит и пропустят, наконец, за ворота. Вот почему, в итоге, оказываюсь совершенно не готова к внезапному повороту.

— Слезай-ка с телеги, бабка! Ты нам молочка козьего надоишь. Жуть, как парного молока захотелось!

Мысленно ахаю. Даже если бы я умела доить козу, волкодав не способен давать молоко. Такой функции у него просто не предусмотрено.

Взглядом ищу у Йемрена поддержку, и тот кивает, хитро мне подмигнув:

— Иди, бабка, отвязывай козу! Не робей! Я подожду, пока ты угостишь молоком этих славных воинов.

В голове будто взрывается бомба, превращая в ошметки все мои представления о новом мире. Может, Дариус все-таки приделал волкодаву молоко производящую функцию?

Как бы то ни было, выполняю то, что мне велено. Стараюсь двигаться медленно. Подползаю к краю телеги, неловко перевалившись через край, опускаюсь на землю. Потом долго отматываю поводок от телеги. Притворяться почти не приходится — от страха у меня дрожат пальцы, и узлы поводка поддаются с трудом.

Тем временем, Йемрен обращается к стражу:

— Бесстрашия тебе не занимать, служивый, раз решил молоко из рук косоглазой опробовать!

— Ну косоглазая. Что с того? — отмахивается тот. — Козье молоко с утреца пораньше — самое то!

— Мой кузен Ленций, из ваших, из стражей…

— Это который Ленций? — настороженно перебивает страж.

— Высокий, со шрамом… Так вот. На днях мой кузен Ленций опробовал молоко косоглазой торговки. То ли молоко она сглазила, то ли еще чего, но с тех пор кузен с женщинами слаб.

— Слаб, говоришь? — хмурится страж. — Что он тогда в блудном доме позавчера делал?

— Пытался проблему решить, да ничего у него не вышло… Но ты, служивый, делай, что задумал! Может, Ленций совсем у другой бабки молоко брал. Может, даже молоко не козье, а коровье было. Есть шанс, что тебе повезет больше.

— Да ну… Брешешь! — машет рукой кривоносый страж и с опасением косится то на меня, то на козу, то на своего собеседника. — Ленций — мужик сильный, храбрый. Ни за что не поверю… Чтоб какая-то бабка…

— Вот я и говорю. Храбрый ты, служивый! Прямо, как Ленций.

Пока я вожусь с поводком, слушаю мужской разговор и… восхищаюсь. Принц, оказывается, умеет залезть человеку под кожу, считать больное место и мастерски туда надавить. Вот только будет ли от этого прок?

Когда волкодав отвязан, наматываю поводок на свое худое запястье и подхожу к стражу, а тот, сжав рот, долго буравит меня неприязненным взглядом. Столько подозрения написано на его лице, что хочется убежать или спрятаться куда подальше. Минуту-другую тот стоит, нахмурившись. Наконец, машет рукой:

— Ладно. Иди давай, бабка. Другого пои своим молоком… Обойдусь.

Не успеваю я, обрадованная, привязать волкодава обратно к телеге, как стражник поворачивается к напарнику:

— Эй, Криштан! Верни-ка тряпки кузену Ленция. Своих мы не трогаем.

После этого стражники от нас отходят. Тот, что нас обыскивал, по-особенному машет рукой караульному на башне, видно, давая добро наш проезд. Затем подает знак Йемрену — мол, езжайте!

Еще минута — и мы минуем заставу.

Неужели выбрались?

Боюсь даже дышать в полную силу, чтобы не спугнуть нашу удачу. Недоверчиво впитываю каждый кусочек свободы. Теплый воздух, что приятно обволакивает кожу. Звонкое пение птиц, пряный аромат цветов и восхительный пейзаж.

Как оказалось, дворец и город расположились на возвышенности, поэтому сразу за воротами перед нами расстилается широкая панорама зеленых полей, речных изгибов и холмистых лесов. В мягких лучах утреннего светила вид просто сказочный!

Чем дальше мы отдаляемся от ворот, тем больше меня наполняет ощущение "Мы это сделали!" Даже дышать становится легче.

Йемрен тем временем подгоняет лошадей, причмокивая. Это все, что он делает, — просто направляет телегу, будто мы действительно едем на ярмарку. Впереди уже виднеется хвост торгового обоза, а мы продолжаем нестись ему вдогонку.

В очередной раз оглянувшись, замечаю, что башня скрылась из виду. Мне казалось, как только мы пересечем ворота и скроемся из виду стражей, стоящих на крепостной стене, то сразу сойдем с дороги. Укрыться в лесу, спрятаться — разве это не естественный шаг в данной ситуации?

Видно, не для Йемрена, который вдруг кидает мне, даже не оглянувшись:

— Отвязывай пса! Пора.

— Сначала ему надо снять морок, — подсказываю.

— Морок сойдет сам. Через сутки после наложения.

— Пока он сойдет, козу успеют растерзать хищники.

— Твой пёс сам кого хочешь растерзает. Зубы у него только на вид козьи!

— То есть молока из него бы не получилось надоить?

— Нет, — со смешком бросает принц. — Отвязывай.

Подползаю к краю телеги и пытаюсь отстегнуть ошейник своем мохнатому другу. На душе становится тоскливо.

Я уже привыкла заботиться о бедолаге, и эта забота помогала даже в самые отчаянные моменты не скатиться в пропасть уныния. Питомец был нужен мне не меньше, чем я ему, чтобы выжить в периметре дворца.

Сейчас животное таращится на меня узким козьим зрачком. Дергает шеей, мешая расстегнуть ремень и порядком задерживая процесс.

— Ну же, Серенький. Замри! — уговариваю скрипуче. — Ты наверняка мечтаешь о свежей зайчатине. Вот освободим тебя, и убежишь в лес. Сначала наешься до отвала, а потом разыщешь своих собратьев.

Вместо того, чтобы мне помочь, пес начинает дергаться в моих руках сильнее. Наверно, от нетерпения.

Наконец, каким-то чудом мне удается изловчиться и ремешок падает на дорогу.

Первую минуту волкодав по инерции бежит за повозкой, затем начинает по чуть-чуть отставать. Пока затягиваю в телегу поводок вместе с ремешком, теряю с ним визуальный контакт.

Потом и вовсе отворачиваюсь.

Мне бы радоваться, раз пес возвращается к себе домой. Но при мысли о расставании даже не кошки — тигры скребут на душе. А вместо улыбки на щеках появляются дорожки слез.

Вот дурочка! Когда только успела привязаться к нему, как к родному?

Хотя что тут удивительного? Во дворце мы рука об руку ходили по кромке жизни и смерти. Я впервые опробовала на нем свою магию, а потом мы вместе сбежали. Как тут не привяжешься!

— Пес кхаров! Прилип хуже репья! — слышится недовольный рев Йемрена, заставляя меня обернуться.

За телегой по-прежнему бежит Серенький. Наши взгляды пересекаются, и мне кажется, в узком козьем зрачке виден упрек: «Думала, я оставлю тебя одну?!» Губы сами собой расплываются в счастливую улыбку.

— Смотри, он не хочет уходить! — радостно шамкаю Йемрену. — Давай его возьмем с собой! Он такой у-умный, хоро-ошенький!

Передать скрипучим голосом всю нежность, которую я испытываю к пепельному мальчику, так же непросто, как красиво сыграть Вивальди на расстроенной скрипке. Наверно, поэтому мой единственный слушатель не выглядит растроганным, когда поворачивается ко мне и жестко требует:

— Прогони его.

— Но он не будет нам мешать! Я за ним присмотраю…

— Прогони.

В его голосе нет ни капли сомнения, за которое можно было бы уцепиться, чтобы начать переговоры. Дистиллированный приказ, будто я солдат в строю, вставший навытяжку перед генералом. Самое неприятное не то, что у меня нет никакой информации о его планах, чтобы попробовать втиснуть туда Серенького, и не то, что я не знаю окружающего мира, а то, что он даже не считает нужным меня выслушать.

И все же, взглянув на бегущего за нами беднягу, пробую еще раз:

— Пожалуйста, позволь ему остаться.

— Вспомни наш договор. Доедем до леса — и пес уйдет.