— Не правда ли — хороши усы? — так же лениво спросил гость, разваливаясь на стуле и закуривая. — Гордость. Ещё в цирке у Саламонского начал отращивать.

— Вот, понимаешь, память какая! — ударил себя по колену Коверзнев. — Да я же писал о тебе, когда ты был уже с усами… Это в Измайловском, что ли, было?

— Никак там, — небрежно ответил Тимофей Степанович.

А Татауров наклонился к Никите, спросил подозрительно:

— Он у Ефима Николаевича тоже учиться будет?

— Да нет, — прошептал Никита. — Просто загулял где–то и пьяный зашёл.

— А‑а, — протянул Татауров успокаиваясь.

Стараясь не глядеть на Верзилина, Коверзнев сказал многозначительно:

— А из тебя, видно, Тимофей, настоящий борец вышел. А было время, ты лишь смелые стишки рассказывал.

— Ты тоже рассказывал… смелые стишки, — ленивым тоном напомнил Тимофей Степанович и добавил неожиданно зло: — А борца из тебя не вышло.

Глядя на них, Верзилин восхитился: «Ишь, черти. Так в своём разговоре над пропастью и ходят. Словно канатоходцы. — И объяснил самодовольно: — Знаю, о каких борцах вы говорите».

Коверзнев же, распаляясь, читал:

— Патронов нет. Уходим!

Я слушаю приказ:

— Три бомбы–македонки

Остались про запас.

Одну — оставь драгунам,

Что нам грозят огнём,

Другую — «чёрной сотне»,

Что стала за углом.

А третью — офицеру.

Что скачет на коне.

Святой закон дружины

Нельзя нарушить мне.

Три бомбы–македонки…

И вдруг замолчал, не окончив стихотворения: к его удивлению, Тимофей Степанович неожиданно побледнел, потянулся к окну, хрустнул пальцами.

Коверзнев взглянул в окно.

За деревьями верзилинского сада, по соседскому двору, шли жандармы.

Тимофей Степанович уже взял себя в руки, с усмешкой сказал Коверзневу:

— Ну, так каков «святой закон дружины»?

— Это за тобой? — спросил встревоженный Верзилин.

— За мной. Ваш двор выходит на реку?

— Без паники! — приказал Коверзнев. — Все на манеж! И раздеваться! (Он подтолкнул Тимофея к дверям, дёрнул за руку Никиту). Великолепно, ты даже в трико! Иван, ты борешься с Тимофеем, Никита, займись гирями, мы с Ефимом Николаевичем–наблюдаем. Всё в порядке!

Иван Татауров не успел опомниться, как оказался в объятиях борца Лопатина, и только после этого подумал: «Обокрал кого–нибудь или подрался». И решил: «Что ж, выручим парня».

На соседнем крыльце появился щеголеватый офицер в лёгкой шинели, щёлкнул перчаткой по руке. От дровяника к нему подскочил пожилой жандарм, появилось ещё несколько жандармов, толпой вывалились из калитки, и через минуту раздался властный стук в дверь.

— Ни с места! — напомнил Коверзнев. — Там есть хозяйка. Не волнуйтесь. Разговоры — только о борьбе.

В открытую дверь они увидели, как на пороге вырос околоточный.

Верзилин с радушной улыбкой пошёл к нему навстречу. Увидев за его спиной жандармского офицера, учтиво спросил:

— Чем могу служить?

— Ба‑а! Господин Верзилин! — воскликнул он. — И Сарафанников! И ещё борцы! Мы попали в арену борьбы?

— Знакомьтесь, — любезно произнёс Верзилин. — Господин Коверзнев — писатель.

Коверзнев, сидевший в небрежной позе, неторопливо поднялся.

Сняв фуражку, офицер подхватил коверзневскую руку, тряся её, говорил:

— Счастлив познакомиться. Поклонник вашего таланта. А вот и ваш герой, — он протянул руку Никите. (Тот торопливо опустил на брезент двухпудовку). — Примите мои поздравления. Не пропускаю ни одного дня чемпионата… Как вы Стерса–то в последний раз поставили на колени своим грифом… А?..

Никита смутился, подтянул лямку борцовского костюма.

А Коверзнев указал на две замершие фигуры:

— Иван Татуированный и Лопатин готовятся к чемпионату… Да вы встаньте, братцы! Видите… тут пришли!

Иван Татауров тяжело, неохотно поднялся на колени, выпрямился, помог подняться Тимофею Степановичу.

Из соседней комнаты с любопытством таращились жандармские морды.

Офицер оглядел просторный зал, застланный мягким брезентом, ткнул лаковым носком сапога в штангу. Привычным движением поправил зачёсанные на лысину пряди волос, сказал:

— Прошу извинить за вторжение, ищем одного… преступника. Прочёсываем всю слободу. Следы его где–то здесь оборвались… Не обессудьте — долг службы… Но лично я рад вторжению, ибо и Сарафанников, и господин Верзилин за кулисами цирка неприступны, как и Корда, так что впервые могу их видеть не на манеже. А вообще, знаком с Вахтуровым и со Збышко… С Под — дубным, Шемякиным… Очень, очень рад…

Он мельком взглянул на Татаурова и «Лопатина», но, видимо, они его не интересовали, — и перевёл взгляд на Никиту.

— Рад, очень рад знакомству. Надеюсь, станете чемпионом мира.

— Вы истинный знаток борьбы, — великодушно похвалил Коверзнев офицера. — Мы с Ефимом Николаевичем тоже ждём того дня, когда сможем поздравить Сарафанникова с этим званием.

— О, сейчас мало кто сомневается в этом! — воскликнул офицер. — Единственные соперники Вахтуров и Корда, видимо, не в форме…

Он ещё раз оглядел зал (скорее по привычке, чем по обязанности), шагнул назад к дверям, погрозил пальцем:

— Никак и господин Коверзнев иногда лжёт в угоду публике, говоря, что ни Верзилин, ни Сарафанников не пьют?

Он пощёлкал ногтем по внушительной батарее бутылок, как по клавишам.

Коверзнев виновато развёл руками.

— Знаем, знаем, как они не пьют! Ха–ха–ха! Каждую тренировку начинают с четверти водки на брата! Ха–ха–ха! И раньше мы это видали, да‑с.

Коверзнев нашёлся, шагнул к столу, наполнил стаканы.

— За здоровье будущего чемпиона мира! Прошу!

— Никак не могу, — щёлкнул каблуками офицер. — При исполнении служебных обязанностей. А побеседовать рад. Саламаткин! — крикнул он. — Идите дальше, я вас догоню.

Усатый унтер поднёс руку к фуражке, повернулся, кивнул жандармам.

Когда они скрылись, Верзилин скомандовал:

— Иван! Продолжайте с Лопатиным занятия, — и добавил небрежно: — Да не закрывайте дверь — я буду следить отсюда.

Это было как вызов: смотрите, господин офицер, я не боюсь их оставить на ваших глазах, а удалил потому, почему и вы удалили своих нижних чинов.

— Ну что ж, сейчас все свои… — сказал Верзилин. — Итак, за будущего чемпиона!

Звякнули стаканы.

И они столпились подле стола: Никита — в борцовском костюме, Коверзнев — в бархатной куртке, с бантом, Верзилин в халате, и жандармский офицер в шинели.

— За будущего чемпиона мира!

Татауров замер в хватке, глядя в открытую дверь. Проглотил слюну. Подумал с завистью про Никиту: «Не пьёт, не пьёт — а целый стакан опрокинул и не поморщился».

Офицер осторожно поставил стакан на край стола, соорудил бутерброд из хлеба, колбасы и ломтика репчатого лука и, закусив, произнёс:

— Недаром русская пословица гласит: не бывать бы счастью, да несчастье помогло. Шёл в этот дом с неприятной миссией, а встретил знаменитых борцов.

Он ещё поболтал немного, потом простился и ушёл.

Когда он скрылся в сенях соседнего дома, Тимофей Степанович порывисто бросился к Коверзневу, сжал его руку.

— Ну, не ожидал, Валерьян! Ты просто–напросто гений. Выручил — никогда не забуду. Это действительно «святой закон дружины». А то пришлось бы мне сейчас по этапу в места не столь отдалённые…

Коверзнев прервал его:

— Ну да чего там. Хватит, хватит, — и показал глазами на Татаурова.

А тот, не обращая внимания на их разговор, подошёл к столу, и все услышали, как горлышко бутылки забрякало о стекло чайного стакана.

После памятного разговора с Коверзневым Иван Татауров начал тренировать свою волю.

К его удивлению, это оказалось не так трудно. Не хочется просыпаться рано — прикажи себе, и встанешь. Надоело упражняться с гирями — пересиль себя, и получится. Опускаются глаза в разговоре с арбитром, а ты не опускай их, смотри нахально.