Она уже не думала о том, как сопротивляться, только слушала растерянный голос Я.

— Горе похоже на паутину, правда? Оно оплетает с головы до ног, не высвободишься. Долгое время после того, как они убили его, я не мог даже пошевелится. Я сидел на земле и продолжал отрицать факты: он не умер по-настоящему, я сумею вернуть его. Наверное, в тот день я сошел с ума. Да, думаю, именно это со мной и случилось.

Наёмница ощутила его пальцы на своих плечах — легчайшее давление, отсутствие тепла. Словно ее коснулся призрак.

— Размышляя над тем, как вернуть его к жизни, я задался вопросом: чем живой отличается от мертвого? Он дышит, его сердце бьется — пытаясь убежать от них, я так отчетливо чувствовал, как бьется мое собственное. Живой мыслит. У него есть чувства. Что ж, решил я, это будет несложно. Я соберу все необходимые элементы. Помещу их в его тело. Он уникален, нет второго такого же, но, тщательно выбирая отдельное из многих, я сумею заново отстроить его личность. Пусть те люди пострадают… но ими придется пожертвовать. Зато, не отделяя от себя, я сумел передать ему мою память. Днем и ночью я шептал ему на ухо, рассказал все, что с нами случилось. Как мы были счастливы вместе и как потеряны, пока не знали друг друга. Поделился с ним каждым моим воспоминанием, даже теми, которые ранили сильнее всего. В этом мире нужно привыкать к душевным ранам, потому что они неизбежны и могут убить с непривычки.

«Неизбежны… в мире, пересеченном острыми лезвиями», — подумала Наёмница.

— Ум ему достался вполне сносный. Страх я взял у бездомного мальчишки — он был достаточно велик. Силу воли я отобрал у того, кто сопротивлялся больше всех… это было больше, чем требовалось, но, я решил, оно и к лучшему. Не часто приходится составлять душу заново, так почему бы не воспользоваться возможностью внести некоторые улучшения… — монотонно перечисляя свои действия, Я успокоился, сконцентрировался на задаче. — Отчаянья и злости я взял чуть-чуть — они в любом случае имеют свойство разрастаться до порой избыточных размеров. Разочарование… всего щепотку. Вы никогда не замечали, что плохих чувств больше, чем хороших?

— Ты просто недостаточно осведомлен о хороших, — объяснил Вогт.

— Изумление было найти трудно, безразличия — сколько угодно. Я стремился воссоздать его личность во всей полноте, привнести все элементы. Все перемешалось в моей голове, и… ох, я боюсь, что тоска досталась ему дважды. Но сейчас он почти завершен. Два отсутствующих элемента найдены — и я смогу приступить к пробуждению.

— Какие два элемента? — хрипло спросила Наёмница.

Я взглянул на нее, но его глаза не выразили ничего, кроме голода ожидания.

— Я хочу вернуть его, но не для страдания. Я долго искал эти качества, но они так редки. Я не чувствую их даже в самом себе, хотя знаю, что они все еще хранятся где-то, ведь были же они так сильны, пока он был рядом. Но даже если они есть во мне, в его душе, лишенной их начисто, они не найдут отклика. Он никогда не узнает их — твоей радости, — Я смотрел на Вогта, затем медленно перевел взгляд на Наёмницу, — и твоей надежды.

Свечи вдруг погасли — или же глаза Наёмницы заволокла тьма. Она не попыталась воспротивиться, осознавая неизбежность потери. Вплоть до этой секунды она продолжала верить, что все же они каким-то образом сумеют вывернуться из этой передряги, несмотря на всю тяжесть положения. Ведь до этого же справлялись. Но сейчас она теряла надежду.

Вернее, ее забирали у нее.

***

Очнувшись, Наёмница обнаружила: невидимые путы отпустили ее, она снова может свободно двигаться. Однако даже окажись она возле раскрытой двери, то и тогда не попыталась бы убежать. Какой смысл? Все проиграно. Ничего хорошего не ждет ее снаружи. Она пристроила на плече утомительно тяжелую голову. Все же это немножко странно — вновь вернуться к себе прежней. Черная-черная вода вокруг, она сидит на дне. Вогт плачет, а ей безразлично. В ту ночь, в пещере, когда она впервые встретила его… зачем она пошла с ним? На что рассчитывала? Она всегда знала, что все закончится именно так. Она умрет от отчаянья. Настигнет оно ее в виде стрелы, лихорадки или стремительно приближающегося дна оврага, настоящей причиной ее смерти будет именно оно.

Сквозь упавшие на лицо пряди волос она могла видеть Я. Тот склонился над кроватью. Клинки, ранее окружавшие кровать, теперь скрылись, оставив лишь прорези в половицах.

— Скоро ты вернешься ко мне, — Я положил ладони на лицо, скрытое простыней. — Все будет хорошо, как раньше, до того солнечного дня, когда они отобрали тебя у меня. Если б ты знал, как я ненавижу солнце с тех пор. Но здесь его нет.

Ухватив нижний край простыни, Я широким жестом сдвинул ее вверх. Теперь лишь голова мертвеца оставалась прикрытой, тогда как его хрупкое, истощенное тело полностью обнажилось. Даже своим расфокусированным лишенным интереса взглядом Наёмница различила полосы порезов, ярко краснеющие на бледной коже покойного. Протянув руку, Я взял нож с маленького столика, расположенного позади кровати. Уже догадываясь, что он собирается сделать, Наёмница закрыла глаза.

Вогтоус, придвинувшись к Наёмнице, дотронулся до ее руки. Его пальцы были безвольными и мягкими, мокрыми, потому что он стирал слезы со щек. Наёмницу не могло успокоить его прикосновение, потому что там, где она сейчас находилось, утешения не существовало.

— Мне нужно удостовериться. Это очень важно — увидеть его лицо, — прошептал Вогт и, хватаясь за стену, встал.

Наёмница чуть приподняла ресницы, апатично наблюдая за ним. Вот он бредет, медленно переставляя ноги, по-старчески ссутулив спину. Тесемка его нелепых сандалий порвалась и болтается позади. «Все закончилось, — подумала Наёмница, — все». В целом эта безысходность была не так уж и плоха: не надо сопротивляться, не надо ничего делать, только и остается, что ждать смерти. А если не хочется, можно и не ждать. Ее веки снова бессильно захлопнулись.

— Ты мог бы остановить меня. Просто схвати меня за горло, сжимай, пока в тебе еще остаются какие-то силы, — бесстрастно предложил Я.

— Ты просишь меня убить тебя? — всхлипнув, уточнил Вогт. — Я не стану этого делать. Но ты способен сделать так, чтобы лопасти замерли. Ты — создатель и владыка этого мира. Все здесь определяется твоими решениями.

Наёмница медленно, с трудом поднялась. Раз уж это финал, то, наверное, ей следует быть рядом с Вогтом. Как же тяжело идти… надежда делает тело легким, как перышко, а уныние обращает его в камень.

— Я не могу вернуться в большой мир, — бесцветно возразил Я. — Я его не выдержу.

— А я не могу убить тебя. Ты должен сам остановить себя. Принять верное решение.

Клинки снова прорастали из пола — безлистные серебряные растения. Проходя мимо, Наёмница чиркнула по одному плечом, содрав лоскут кожи, но даже не дрогнула, настолько увяз ее разум в холодной черной жиже отчаянья.

Я зашелся в угрюмом, булькающем смехе. «Лучше бы он этого не делал», — нахмурилась Наёмница.

— Вот видишь: ты не готов выполнить мою просьбу, а я не согласен исполнить твою. У всех свои причины поступать так, как они поступают, и ты не можешь изменить мои, так же как я не могу изменить твои.

Вогтоус не нашелся с ответом.

Я наклонился к человеку под простыней, приблизив свое лицо к его лицу, прикрытому слоями ткани, так близко, словно хотел поцеловать его. Вздох сорвался с его губ, так же как бабочка вспорхнула с цветка (ярко-синего цветка; теперь все цвета исчезли, остался только серый) в тот ужасный день. Когда Я сбросил простыню, открывая лицо лежащего, Вогт тихо кивнул сам себе — его догадка подтвердилась.

Лоб мертвеца пересекала красная полоса — как будто кто-то снял верхнюю часть его черепа, а потом водрузил обратно. Глаза плотно закрыты, кожа бела, как зимняя луна. Наконец-то доковыляв до кровати, Наёмница застыла возле и угрюмо сморщила лоб.

— Что это значит, Вогт? — спросила она свистящим шепотом.

— Это ты, — сказал Вогт, развернувшись к захватчику.