С самого начала разграничим лексические и грамматические проблемы. Лат. liber ʽкнигаʼ в румынском не сохранилось (рум. carte ʽкнигаʼ женского рода), поэтому в четвертом ряду фигурирует lup ʽволкʼ мужского рода. Синонимия лат. pluma ʽперо, перышкоʼ и лат. penna ʽпероʼ в романских языках не удержалась. Семантическая синонимия диахронно отразилась в романских языках в лингво-географической дифференциации: в западной и южной зонах фигурирует pluma, в восточной и частично южной (Италия) зонах сохраняется penna. Если в первых двух рядах лексический раскол коснулся лишь румыно-молдавской зоны (здесь liber ʽкнигаʼ не удержалось), то в третьей и четвертой строках лексическая дифференциация прошла иначе: она разделила романский ареал примерно на две части. Но все это диахронные процессы лексического характера, от которых временно следует отвлечься, чтобы разобраться в механизме собственно грамматического характера.

Начнем с числа. В первых двух языках (французском и испанском, к которому примыкает португальский) подобный механизм опирается на конечный согласный s, во второй «паре» языков (итальянский, румынский; аналогичная картина в молдавском) этот механизм уже совсем другой: он опирается на мену конечного гласного звука, выдвигая i как признак мн. числа. Казалось бы, все ясно и все достаточно просто. В действительности, однако, это не так. Синхронная система передачи категории числа имен существительных оказывается гораздо сложнее и гораздо менее последовательной, чем это можно было бы предположить на основе чисто диахронных предпосылок.

Осложнение первое. В современном французском языке конечное s, как известно, не произносится, а в испанском произносится. Поэтому первая модель образования категории мн. числа с опорой на конечный согласный s предстает перед нами не как общая модель, а как модель с двумя вариантами: с произносимым s и с s, сохраняющимся только в орфографии. Естественно поэтому, что французская модель оказывается в этом случае не живой, а мертвой. Говорящие на этом языке люди теперь вынуждены прибегать к другому средству передачи категории числа, в частности, к артиклю. Француз воспринимает мн. число в противопоставлении le livre – les livres ʽкнига – книгиʼ, где артикль les произносится иначе, чем артикль le.

Следовательно, если бы мы поспешили обобщить и объявить модель мн. числа на s общей моделью для современного французского и современного испанского языков, то совершили бы грубую ошибку. Материал анализируемых языков протестует против подобного обобщения. Грамматическая модель только в том случае сохраняет свою объяснительную силу, когда она опирается на материал и обобщает подобный материал. В противном случае модель оказывается пустышкой.

Как же следует поступать в анализируемом случае? Материал можно обобщить так: в одной группе романских языков мн. число имен существительных обычно передается с помощью конечного звука s, но в тех ситуациях, которые привели к ослаблению конечного согласного (в частности, во французском), модель на s утрачивает свою силу и в роли дифференциатора числа выступает артикль. Следовательно, модель на s выступает в двух вариантах, качественно отличных друг от друга.

Осложнение второе. В испанском (аналогичная картина и в португальском) существительные жен. рода целиком повторяют модель существительных муж. рода при образовании мн. числа (la pluma, las plumas). Но в итальянском и румынском языках отношения складываются совсем иначе: в жен. роде здесь уже нет конечного i во мн. числе, как это наблюдается в муж. роде (libro – libri). В существительных жен. рода модель оказывается гораздо менее обобщенной (мена конечного гласного звука: penna – penne), чем в существительных муж. рода. Объем языкового материала, на который распространяется романская модель мн. числа имен существительных на s, оказывается гораздо более обширным, чем объем аналогичного материала у модели на i, несмотря на то, что первая модель уже ослаблена во французском языке.

Таким образом, степень достоверности той или иной грамматической модели находится в прямой зависимости от материала языков, на которые распространяется объяснительная сила модели. Больше того. Сама модель как бы вырастает из этого материала и на него же опирается. Заранее невозможно сказать, какая модель будет более обобщенной моделью и какая – подобного широкого обобщения не достигнет. Здесь все определяется конкретными условиями развития отдельных языков. Хотя синхронное состояние любого языка в известной мере самостоятельно по отношению к его историческому прошлому, однако условия сложения подобного состояния определяются исторически.

В этом отношении сравнительно-исторический материал любой группы родственных языков предоставляет исследователю возможность осмыслить процессы сложения различных грамматических моделей.

Хорошо известно, что в языке и особенно в грамматике все связано. Важно, однако, чтобы лингвисты понимали эту связь не только теоретически, но и практически. Стоило только конечному s во французском языке «замолкнуть» (в старом языке оно произносилось), как сейчас же увеличилась функциональная нагрузка французского артикля: le livre – les livres. Дифференцирующая сила le – les стала гораздо более ощутимой (ед. число – мн. число), чем аналогичная дифференцирующая сила, например, испанских артиклей el – los (el libro – los libros – здесь число передается не только противопоставлением артиклей, но и конечным согласным звуком). Вот что означает в чисто практическом плане взаимная связь явлений в грамматике, если грамматику анализировать в функциональном плане.

Итак, модель грамматической категории числа имен существительных в романских языках распадается на своеобразные «подмодели», подвиды, одни из которых характеризуют лишь отдельные языки, другие – группу языков, третьи – все романские языки в целом (самый общий признак – наличие особой флексии во мн. числе). Теоретически рассуждая, было бы «удобно» иметь одну модель для всех этих языков (она легче бы запомнилась), лишь незначительно варьируя ее от языка к языку. Действительность оказывается гораздо сложнее. Как только грамматическая модель оказывается слишком абстрактной и слишком общей, она перестает «работать» практически: не охватывает разнообразного материала отдельных языков и, тем самым, не помогает овладеть ими реально[380].

Присмотримся теперь ближе к соотношению между грамматическими моделями и материалом отдельных языков[381].

Известно, что во всех современных романских языках имеется, казалось бы, единая модель образования степеней сравнения качественных прилагательных. Ее образец: франц. grand ʽбольшойʼ, plus grand ʽбольшийʼ, le plus grand ʽсамый большойʼ. Как видим, аналитическая конструкция, опирающаяся на служебное слово (plus) и артикль (le или la). Дело даже не только в том, что выбор служебного слова разделяет всю Романию на две зоны в зависимости от того, восходит ли в этом случае служебное слово к лат. plus ʽбольшеʼ или к его более распространенному синониму magis ʽв большей степениʼ, ʽбольшеʼ. Здесь в дифференцирующей функции выступает лексика. Вот эти две зоны: