Таковы лишь некоторые доводы, позволяющие считать противопоставление «точные науки – неточные науки» несостоятельным. Другой вопрос (он тесно связан с отмеченным противопоставлением), что само понятие точности наполняется разным содержанием в разных науках. Попытка показать подобное различие будет сделана дальше, пока же еще задержимся на более общих положениях.

В свое время Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге» предложил простую и вместе с тем ясную классификацию наук: 1) науки о неживой природе, 2) науки о живых организмах и 3) исторические науки[1]. Думается, что эта классификация сохраняет все свое значение и в наше время, хотя формы и методы взаимодействия между разными науками стали теперь сложнее и многообразнее. Как бы через «голову» этой тройственной классификации намечается и классификация более грубая, по одному нелепому противопоставлению: точные науки – неточные науки. Устраняя нелепость подобной антитезы, стали говорить о гуманитарных и естественных науках. Но и здесь возникло новое осложнение.

Сравнительно не так давно английский писатель Чарлз Сноу, физик по образованию, напомнил о широко распространенном мнении, согласно которому человек, никогда не читавший Шекспира или Толстого, справедливо считается необразованным. Но, пояснял свою мысль Сноу, человек, ничего не слыхавший о втором законе термодинамики, обычно не считается необразованным, если сам он физикой не занимается[2]. Возникает странное положение. С одной стороны, в эпоху научно-технической революции как будто бы усиливается взаимодействие между разными науками, а с другой – обостряется поляризация между ними. Все это способствует оживлению старого несостоятельного противопоставления «точных и неточных наук». При этом парадоксальность положения в том, что образованность людей продолжает ассоциироваться с «неточными науками», хотя удельный вес «точных наук» растет именно в нашу эпоху.

Очень сложную проблему взаимодействия наук нельзя решать с помощью всевозможных терминологических фокусов. Нередко приходится слышать, что в наше время все науки являются гуманитарными, в том числе и математика[3]. При этом смешиваются два синонима – гуманный и гуманитарный, четко различающиеся в современном русском языке. Можно согласиться с тем, что в интерпретации больших ученых все науки являются гуманными в том смысле, что они служат человеку, облегчают условия его существования. В этом плане и математика, разумеется, является гуманной наукой. Все это не дает, однако, никаких оснований не различать ту тройственную классификацию наук, о которой речь шла раньше. Вместе с тем сохраняет свою силу и более широкая оппозиция наук о человеке и наук о природе, гуманитарных и негуманитарных наук[4].

Вернемся, однако, к понятию точности. Если согласиться, – а на мой взгляд это аксиома, – что каждая наука оперирует своим понятием точности (точность, как будет показано дальше, – функциональное, а не метафизическое понятие), то станет очевидно: широко бытующее и у нас, и за рубежом противопоставление точных и гуманитарных (общественных) наук в свете всего сказанного надо признать несостоятельным[5]. Отношение к гуманитарным наукам как «неточным областям человеческого знания» имеет давнюю историю. Оно лишь обострилось в нашу эпоху.

Пока напомним некоторые эпизоды. В 60-х годах прошлого столетия даже такому образованному и блестящему публицисту, как Д.И. Писарев, казалось, что гуманитарные науки едва ли могут считаться подлинными науками[6]. И.С. Тургенев хорошо уловил настроения известной части интеллигенции того времени, когда устами Базарова подчеркивал: «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта». Проходит несколько десятилетий после публикации романа «Отцы и дети», и уже в другую эпоху, в конце минувшего столетия А.П. Чехов в прелестном маленьком рассказе «Дом с мезонином» демонстрирует «Базарова в юбке» – Лиду Волчанинову. Она объявляет художнику, от имени которого ведется повествование, что «любая библиотечка или аптечка» ей дороже «всех пейзажей на свете». И уже в нашем столетии, в 20-е годы, О. Шпенглер еще решительнее и на другом уровне подчеркивал:

Как видим, вновь возникает понятие точности, которое будто бы разделяет подлинные науки (для них характерна точность) от мнимых наук, халтурных наук (они не знают и не могут знать точность). Хотя эта концепция и кажется излишне «открытой» и прямолинейной (многие предпочитают ее защищать более «дипломатическими» словами), именно на ее основе возникло уже известное нам противопоставление «точных и гуманитарных наук», противопоставление, вторая часть которого невольно отождествляется с понятием «неточных наук» («точные науки – неточные науки»).

Какая же судьба ожидает «неточные науки» (в классификации Ф. Энгельса – исторические науки)? Представители разных методологических концепций предлагают здесь разные ответы. В наше время наибольшей популярностью пользуется ответ, содержание которого может быть кратко разъяснено так: необходимо внедрять точные математические методы в неточные (они же гуманитарные) науки, и тогда все будет хорошо и «правильно». Что дело обстоит именно так (здесь нет никакого преувеличения), показывают многочисленные и разнообразные примеры.

Перед нами, в частности, сборник «Проблемы грамматического моделирования» (М., «Наука», 1973). Его авторы неоднократно подчеркивают, что у них нет никаких претензий к традиционной лингвистике. Они хотят «лишь внести точность» в эту традиционную науку (с. 24). При этом речь идет не о точности самой лингвистики, а о точности совсем другой науки – математики. Возникает доктрина: с помощью математической точности превратить лингвистику в точную науку, «вырвать» ее из объятий неточных (гуманитарных) наук. Нетрудно заметить, что сторонники подобных операций признают лишь одну точность – математическую. Следовательно, понятие точности рассматривается не как функциональное понятие, зависящее от специфики той или иной науки, а как понятие антифункциональное, будто бы универсальное, как бы находящееся над отдельными науками и от них самих вовсе не зависящее.

Эта концепция, в наше время весьма популярная в разных странах, разумеется, не нова. Можно привести имена ее многочисленных предшественников. Здесь пока ограничусь лишь одним примером. В 1910 г. Андрей Белый в книге «Символизм», в которой имеется немало отдельных интересных наблюдений, утверждал, что лишь с помощью физико-математических законов можно превратить искусство в подлинную науку. А. Белому казалось, что искусство управляется такими же «энергетическими законами», как и физика. Понятие закона автор ограничивал лишь сферой самых «строгих наук», методы которых предлагалось «внедрять» в исторические дисциплины[8]. Так подтверждается еще раз старая антифункциональная трактовка самого понятия точности.

В другой связи психолог М.Г. Ярошевский справедливо пишет о позитивистских иллюзиях, согласно которым математическая формализация того или иного исторического феномена будто бы «…автоматически повышает научный характер гуманитарных дисциплин». При этом он справедливо подчеркивает, что подобные иллюзии возникали уже в эпоху Возрождения[9].

Хотя споры о научной точности ведутся очень давно, однако именно во второй половине нашего столетия они стали особенно острыми. И это целиком относится к филологии – к теории языка и к теории литературы в широком смысле. Вот свидетельство одного из видных американских лингвистов: