Но если национальные языки человечества – это «несистемные системы», то как же языки могут иметь нормы и какое значение подобные нормы приобретают?

Проблема нормы – одно из важнейших понятий лингвистики. И вокруг этого понятия, как я постараюсь показать, ведутся острые методологические споры. Представление о норме связано с представлением о языковом планировании. До сих пор находятся лингвисты (и у нас в стране, и за рубежом), которые считают, что объективность развития языка исключает всякую возможность его планирования. В другой связи я уже касался этого вопроса. Сейчас попытаюсь его уточнить в связи с истолкованием лингвистической нормы.

В статье под названием «Возможно ли планирование языкового развития?» М.И. Стеблин-Каменский дает отрицательный ответ на им же поставленный вопрос. Исследователь отождествляет понятие нормы и понятие стандарта, подчеркивая, что одни люди придерживаются стандарта, другие – не придерживаются. В ранних произведениях Г. Ибсена, в том числе и в его «Пер Гюнте», встречается множество диалектизмов, в более поздних сочинениях писателя их уже почти нет совсем. Вся проблема нормы сводится к несущественным терминологическим спорам[304]. До последнего времени отрицали возможность языкового планирования и американские лингвисты, во всяком случае многие из них. Считалось, что планирование будто бы противоречит объективности существования языка. Положение резко изменилось примерно за последние 10 – 15 лет. Стали публиковаться многочисленные сборники, посвященные планированию языка, и если некоторые из них и выходят с вопросительным знаком в самом названии («Возможно ли планирование языка?»), то ответ на подобный вопрос дается уже не отрицательный, а положительный, нередко весьма положительный (разумеется, планирование языка и возможно, и необходимо)[305].

Интерес к языковому планированию возник в американской лингвистике в связи с общим интересом к социологии языка. Обе эти проблемы оказались для американских ученых новыми. И в обоих случаях здесь не было хоть сколько-нибудь определенных методологических обоснований. Проблема планирования обычно опирается на такой несколько наивный постулат: все люди влияют на язык, поэтому планирование возможно. Здесь нет даже попытки разграничить главное от неглавного, существенное от случайного. Нет и общей постановки вопроса о принципах языкового планирования.

Совсем иначе эта проблема изучалась в истории советской филологии. В нашей многонациональной стране, где немало языков не имело своей письменности до Октябрьской революции, проблема языкового строительства и планирования приобретала не только теоретическое, но и практическое значение. Приобщение миллионов людей к грамотности требовало решения множества вопросов, в частности, и вопросов, относящихся к норме различных языков. Даже русский язык с его многовековой культурой стал нуждаться в своеобразном воздействии в различных своих сферах в связи с тем, что русским языком стали овладевать представители самых различных национальностей. Так возникла не только проблема языкового планирования, но и тесно связанные с нею проблемы языкового строительства и языковой политики[306].

В 1931 г. Л.П. Якубинский убедительно показал, почему тезис Соссюра о «невозможности языковой политики» является ошибочным. Соссюр разделял убеждение младограмматиков, согласно которому язык, видоизменяясь во времени вместе с тем не может изменяться под воздействием людей, на нем говорящих. Но в отличие от младограмматиков Соссюр ставил эту проблему острее: он связывал ее с понятием лингвистического знака, который недосягаем (intangible), но отнюдь не неизменяем (inaltérable)[307]. Л.П. Якубинский на целом ряде примеров показывает, что парадокс Соссюра остается парадоксом. История свидетельствует: люди в самом процессе функционирования языка оказывают на него воздействие и в его общенародном виде, и в его литературной форме. Хотя подобное воздействие легче показать на материале литературной формы языка (уже в простейших рекомендациях типа: «говорите так – не говорите так»), оно же обнаруживается в глубоких процессах формирования и развития общенародных языков[308]. О.С. Ахматова права, подчеркивая, что в ходе самого развития языка усиливается и расширяется воздействие людей на их родной язык[309].

Не следует забывать, что анализируемая проблема во многом обусловлена социально. В социалистическом обществе формы и виды воздействия людей на язык обычно оказываются гораздо более последовательными, гораздо менее случайными, чем в обществе феодальном или капиталистическом.

Вместе с тем никак не хотелось бы упрощать весьма сложную проблему. В середине прошлого столетия Макс Мюллер, относя лингвистику к наукам о природе, ссылался на факт невозможности «сделать язык» так, как люди «делают (строят) дома», «сочиняют романы и поэмы»[310]. Разумеется, к такой примитивной аргументации в наше время теперь уже никто не прибегает. И все же возражения против возможности воздействия людей на язык (в его многообразных разновидностях) до сих пор выдвигаются учеными, в том числе и выдающимися исследователями. Основной аргумент оказывается при этом таким (он совсем не похож на аргумент Макса Мюллера): в самом процессе воздействия есть что-то для языка искусственное. Даже такой филолог, как В.В. Виноградов, иногда прибегал к подобному аргументу[311]. Разумеется, история отдельных языков знает немало примеров, когда воздействие людей на язык по тем или иным, обычно социальным, причинам становилось для языка, для его литературной нормы, нежелательным, приводило к отрицательным последствиям. Но следует строго различать два, принципиально различных явления: самую возможность воздействия людей на язык и различные частные случаи подобного воздействия – благоприятные или неблагоприятные для дальнейшей судьбы каждого конкретного языка.

В целом для русского и позднее советского языкознания (и шире – для всей нашей филологии) характерно признание важной роли культуры языка – понятия, неразрывно связанного с отношением людей к своему родному языку. Об этом, в частности, прекрасно писал Л.В. Щерба в 1923 г. в предисловии к первому выпуску сборников «Русская речь»[312]. При этом необходимо учитывать, что вся современная культура, в том число и культура языка, становятся все более и более результатами сознательной деятельности человека.

Вместе с тем нельзя не считаться с тем, что здесь существует и прямо противоположное мнение. Для всех, кто рассматривает язык как жесткую автоматическую структуру, воздействие людей на подобную структуру заранее признается невозможным.

Защитники такого тезиса не хотят считаться с тем, что конкретные факты из истории и теории разных языков опровергают их утверждение. Как сейчас будет сделана попытка показать, концепция жесткой автоматической структуры языка противоречит человеческой природе языка и его социальной функции.

Но если в этом случае человек оказывается совершенно в стороне, то не менее опасной для самого человека становится теория, внешне как будто бы все сводящая к человеку, а по существу превращающая его в демиурга действительности. Современный итальянский лингвист Л. Розьелло утверждает: