Разумеется, этот вопрос совсем непростой. Сказанным я отнюдь не хочу отождествить понятия лингвистический и социальный. Это, конечно, разные понятия. Но объясняя те или иные явления в процессе функционирования языка социальными факторами, исследователи не покидают сферы теории языка, а, напротив, углубляют эту сферу, показывают ее огромные возможности. Социальные факторы в самом языке, а следовательно, и в теории языка, как общее правило, «действуют» сквозь призму самого языка, его системы. Поэтому отнюдь не отождествляя понятия социального и лингвистического, исследователи вместе с тем должны стремиться не только разграничить эти понятия (что обычно и делается), но и показать их взаимодействие в процессе функционирования каждого конкретного языка или группы языков. Это задача гораздо более трудная, и в таких областях языка, как, например, фонология или грамматика, почти никем еще не осмысленная. Кое-что сделано лишь в сфере лексики и стилистики, но до наших дней все еще очень немного[209].

Конечно, здесь могут возникнуть обвинения в защите принципов вульгарной социологии. Однако попытка связать развитие и функционирование каждого конкретного языка с социальными (в самом широком смысле) явлениями сама по себе не только не является вульгарной, но совершенно необходимой предпосылкой для тех лингвистов, для которых положение о социальной природе языка является не простой, ни к чему не обязывающей декларацией, а выступает как «руководство к действию». Другой вопрос, кáк проводится подобное исследование. В фонологии и морфологии социальные факторы дают о себе знать совсем иначе, чем в лексике, в синтаксисе или в стилистике. В свою очередь в каждой из этих областей обнаруживается своя специфика. Вульгарным не может оказаться самый принцип взаимодействия социального и лингвистического, стремление установить социальный фон тех или иных процессов в языках в разную эпоху их бытования. Вульгарным может оказаться прием, способ истолкования взаимодействия социального и лингвистического в процессе анализа языкового материала.

Из множества возможных иллюстраций приведу здесь только два примера, показывающие, как недопустимо понимать социальный фон грамматических процессов.

Эти примеры (один старый, другой новый) сейчас в лучшем случае могут вызвать только улыбку. В свое время немецкий филолог О. Вейзе в книге о структуре латинского языка, стремясь объяснить, почему в латинской морфологии меньше флексий, чем в морфологии греческого языка, с серьезным видом ссылался на характер древних римлян, которые

Прошло свыше пятидесяти лет, и один из французских ученых в большой монографии об особенностях французского глагола утверждает уже в наше время, что для «воинственного общества» глаголы более характерны (они передают действие), чем для «общества невоинственного»[211]. Разумеется, такого рода «толкования» лишь компрометируют принцип социальной обусловленности языка. В этом, однако, повинен, разумеется, не самый принцип, а его незадачливые комментаторы. К сожалению, с такого рода «истолкователями» социальной природы языка приходится до сих пор встречаться нередко.

Нельзя не учитывать, что подобного рода «объяснения», все еще бытующие в науке, приводят к тому, что многие серьезные ученые, так сказать, с порога отвергают всякие попытки, в том числе и попытки совсем иного рода, осмыслить социальный фон грамматических процессов, совершающихся в разных языках. Отсюда и возникло широко распространенное и почти всеми принимаемое противопоставление внутренних процессов в языке процессам социальным. В результате понятия социального и лингвистического выступают не как взаимодействующие, а как понятия антагонистические. Тем самым, казалось бы, всеми признанная аксиома о социальной природе языка перестает быть аксиомой и превращается в недоказанную гипотезу. Я еще попытаюсь вернуться к этому важнейшему вопросу, а сейчас хочу обратить внимание на другую сторону проблемы.

В совсем недавно вышедшем у нас коллективном сборнике утверждается, что «социальная лингвистика – это молодая отрасль современного языкознания», а на следующей странице этого же сборника сообщается, что «социальная лингвистика в СССР имеет давнюю традицию»[212]. Здесь не было бы никакого противоречия, если читатели знали, что существуют совершенно различные осмысления социальной природы языка: в одном осмыслении эта область лингвистики действительно выступает как новая, в другом – как достаточно старая. При этом – и это очень важно! – старое осмысление социальной лингвистики (о самом этом термине речь пойдет дальше) связано с материалистическими традициями науки о языке в СССР, а новое осмысление, казалось бы, того же предмета, с осмыслением нередко антиматериалистическим. Это не означает, разумеется, что осмысление социальной лингвистики в нашу эпоху не вносит ничего нового и в самый предмет изучения (здесь немало интересного!), но это означает, что методологические расхождения в истолковании социальной природы языка наметились и сформировались уже давно.

Интерес к социальной лингвистике, стремительно растущий в наше время во всем мире, тесно связан с интересом к общим вопросам социологии, тоже непрерывно возрастающим. В 1949 г. под эгидой ЮНЕСКО была создана «Международная социологическая ассоциация», которая стала проводить международные социологические конгрессы. В 1974 г. в Токио завершился уже восьмой такой конгресс. На нем было прочитано около двух тысяч докладов и зарегистрировано около шести тысяч выступлений. При этом проблемы социологии освещались с самых различных теоретических позиций[213]. За последние годы даже возникло особое понятие «социологической пропаганды». Французский социолог Ж. Эллюль сравнивает подобную пропаганду со вспахиванием земли, тогда как обычную или прямую пропаганду – с засеиванием земли, которая предварительно была вспахана с помощью социологической пропаганды[214].

Все это показывает не только огромный интерес к общим вопросам социологии, но и острую идейную борьбу вокруг этих общих проблем. И все же во многих построениях до сих пор остаются неясными различные толкования взаимоотношений между социологией, философией и конкретными областями человеческого знания. Под воздействием общего интереса к социологии стал обостряться интерес и к более специальным сферам социологии, в частности, к лингвистической социологии.

За последние 10 – 15 лет в разных странах публиковались не только специальные социолингвистические исследования, но выходили в свет и хрестоматии, в которые включались аналогичные разыскания, уже признанные в той или иной степени классическими[215]. И все же, несмотря на подобные усилия, основные понятия социальной лингвистики все еще остаются либо спорными, либо неясными. Причин подобной неясности много. Сейчас попытаюсь указать на одну из главных.

Дело в том, что социолингвистические исследования только тогда могут быть плодотворными, когда у самих исследователей существует ясное понимание социальной природы языка, ясное понимание языка, как глубоко общественного феномена. Между тем, как сообщалось в коллективной работе группы советских лингвистов еще в 60-е годы,