Действительно, всякий национальный язык, в особенности язык с большой культурно-исторической традицией, полифункционален. Как общее правило, его слова и грамматические категории многозначны и способны к разнообразным обобщениям. И хотя контекст оказывает влияние на значения слов, подобное влияние нисколько не препятствует словам сохранять свои общие значения и вне той или иной ситуации, независимо от конкретного окружения.

Категория отношения воздействует на категорию значения, но ею же и определяется.

После всего сказанного можно так определить общее (или основное) значение слова, общее (или основное) значение грамматической категории: это такое значение, которое контекстно не обусловлено и которое выделяется говорящими или пишущими на данном языке людьми (как на языке родном) обычно раньше других значений слова, раньше других значений данной грамматической категории[204].

Итак, в главе была сделана попытка показать, что:

1) открытие частичной релятивности категории значения в лексике и грамматике привело к оформлению двух противоположных концепций языка в нашу эпоху; это открытие в одних случаях (первая концепция) стало стимулировать более глубокое изучение самой категории значения в ее взаимодействии с категорией отношения, в других же случаях (вторая концепция) упомянутое открытие привело к доктрине абсолютной релятивности самого языка, к представлению о языке как системе, бытующей лишь в конкретной ситуации;

2) как представляется автору, первая концепция, учитывающая новейшие достижения науки, вместе с тем остается концепцией последовательно материалистической, тогда как сторонники второй концепции, также стремящиеся осмыслить все новое, вместе с тем делают неправомерные выводы, объявляя язык ненаблюдаемым, отказывая ему в объективной реальности его же собственного существования. Превращая частичную релятивность языковых категорий в релятивность абсолютную, вторая концепция тем самым становится концепцией неприемлемой;

3) как представляется автору, непримиримая антиномия отдельных единиц и отношений между ними в такой науке, как языкознание, – выдуманная антиномия. Только при неглубоком подходе может показаться, что единицы (если сохранить этот условный термин) и отношения между ними бытуют в языке независимо друг от друга. Говорят: единицы языка (в фонетике, в лексике, в грамматике) вне системы самого языка не существуют. Совершенно справедливо. Но при этом нельзя забывать, что и система (структура) языка сама по себе, без единиц, из которых она слагается и которые она же организует, оказывается системой-пустышкой, системой-мифом. Какого-либо естественного языка, состоящего из «чистых отношений», человечество не знает и не может знать до тех пор, пока язык остается средством общения людей, средством передачи их мыслей и чувств.

Автор сознает: проблема взаимодействия категории значения и категории отношения и в самих естественных (национальных) языках и в науке об этих языках – большая и сложная проблема. Она ждет дальнейших разысканий на материале различных языков и в их современном состоянии, и в их историческом прошлом.

Положение о том, что язык – это общественное явление, общественный феномен уже давно стало трюизмом. В наше время, едва ли найдется серьезный человек, даже далекий от лингвистики, который не понимал бы, что язык существует в обществе и дает возможность людям понимать друг друга, общаться друг с другом. А такие понятия, как общество, общение, общественный, связаны между собой не только этимологически, но и функционально. Поэтому общественная (социальная) природа языка кажется совершенно очевидной.

Однако это положение сейчас же перестает быть трюизмом, если мы попытаемся ответить на вопрос о том, что такое общественная (социальная) природа языка, как следует понимать в этом словосочетании прилагательное общественный?[205] Больше того. В лингвистике нашего времени здесь существуют прямо противоположные толкования. Пока отмечу лишь две полярные концепции: для одних ученых «социальная природа языка» отождествляется лишь с внешними условиями бытования каждого отдельного языка, для других – «социальная природа языка» – это сам язык в процессе его функционирования. В свою очередь каждая из этих противоположных доктрин имеет множество градаций и подразделений, о которых речь пойдет в дальнейшем изложении.

Обратим внимание и на другие принципиальные расхождения. Как следует понимать раздел языкознания, который обычно именуется социальной лингвистикой или социолингвистикой? Если имеется особый раздел науки о языке, посвященный социальной природе языка, то в каком отношении к этому разделу находятся другие разделы лингвистики? Оказываются ли они антисоциальными разделами или здесь идет речь лишь об условном терминологическом разграничении? Но в таком случае, как следует понимать другое разграничение – внешних и внутренних законов развития и функционирования языка? Правомерно ли отождествлять внешние законы с законами социальными, а внутренние – с законами имманентными? Как видим, то, что поначалу могло показаться трюизмом, – в действительности, при пристальном рассмотрении, не только не оказывается трюизмом, но превращается в целый ряд серьезных проблем, освещаемых с самых различных позиций учеными различных методологических убеждений и ориентации.

Разумеется, нельзя сказать, что до сих пор никто не замечал своеобразных «подвопросов», на которые распадается большой вопрос о социальной природе языка. Подобные «подвопросы» нередко ставились и раньше. Но – странное дело! – ставя подобные «подвопросы», исследователи обычно либо тут же отодвигали их в сторону, либо забывали о них в процессе исследования конкретного материала.

Пока приведу лишь один пример. Авторы коллективной монографии «Русский язык и советское общество» сделали попытку преодолеть одностороннее противопоставлеление «внешнего и внутреннего» в процессе функционирования языка. Составители этой монографии правильно отметили, что «…внутренние двигатели развития языка социально отнюдь не инертны». Значение этого важного и бесспорно правильного положения тут же, однако, было сведено на нет утверждением:

После этого вопрос о том, как же следует понимать тезис – «внутренние двигатели развития языка социально отнюдь не инертны» – остался без ответа. Понятие социального в языке авторы сборника продолжают отождествлять с понятиями внеязыкового, внешнего. Сближение внутреннего и социального понадобилось авторам лишь для общей декларации. Между тем в науке о языке, как, впрочем, и в любой науке, общие декларации только тогда приобретают подлинную силу, когда они подкрепляются тщательным анализом конкретного материала. В противном случае они остаются лишь декларациями.

Мне уже приходилось писать о том[207], что положение о социальной природе языка резко осложняется в концепции тех лингвистов, которые и в наши дни продолжают противопоставлять такие понятия, как «лингвистические процессы, вызванные социальными факторами» и «лингвистические процессы, вызванные имманентными факторами». Больше того. Многие лингвисты и у нас, и за рубежом считают, что объяснить какое-либо лингвистическое явление ссылкой на социальный фактор, вызвавший это явление, значит признать свое бессилие как лингвиста[208]. Но тогда как следует понимать социальную природу языка? Хочется подчеркнуть при этом само понятие природы языка.