В то время как личная жизнь семьи Бронфманов приобретала атмосферу цирка с тремя кольцами, Эдгар Бронфман также демонстрировал способность попадать в заголовки финансовых газет. Он всегда был неравнодушен к сцене, и в 1960-х годах, вопреки желанию отца, объединил усилия с продюсером Стюартом Остроу для создания компании Sagittarius Productions, в которую вошли мюзиклы «1776», «Яблоня» и «Пиппин», а также несколько более забытых провалов. Затем, в 1967 г., Эдгар решил купить Metro-Goldwyn-Mayer — еще одно решение, против которого категорически возражал его отец. После того как компания Seagram's выложила около сорока миллионов долларов за попытку поглощения, мистер Сэм нервно отозвал сына в сторону и сказал: «Скажи мне, Эдгар, мы покупаем все эти акции MGM только для того, чтобы ты мог переспать?». На что Эдгар беззаботно ответил: «О, нет, папа. Секс не стоит сорока миллионов долларов». Хотя Эдгару и удалось на короткое время войти в совет директоров MGM, поглощение в конечном итоге провалилось, и сколько компания потеряла в результате этого, так и не было известно, хотя финансовая пресса называла цифру в районе десяти миллионов долларов.

К 1981 г. Сэма Бронфмана уже не было в живых, и именно в этом году Эдгар решил совершить еще одну гигантскую авантюру, оказавшись в центре одной из величайших битв за поглощение корпораций того года. Компания Seagram's, как оказалось, располагала нехилой суммой в 3,7 млрд. долл. Целью Эдгара стала небольшая, но очень прибыльная нефтяная компания Conoco. Другой гигантской корпорацией, которая также положила глаз на Conoco, была компания DuPont из штата Делавэр. В ходе последовавшей за этим битвы гигантов Seagram приобрела двадцать семь процентов акций Conoco, после чего DuPont удалось переиграть ее. Но поединок закончился примерно вничью, и Эдгар не был совсем недоволен таким исходом. Потери Seagram также не были такими, как в случае с MGM. В результате конвертации акций Conoco в акции DuPont, последовавшей за приобретением, Seagram стала владеть двадцатью процентами акций DuPont — больше, чем кто-либо из членов семьи дюПон[32] , и этого оказалось достаточно, чтобы Эдгар Бронфман вошел в совет директоров DuPont.

Сегодня Эдгар Бронфман продолжает плыть по течению в самых рискованных финансовых водах, воспринимая свои победы и поражения с той же почти наглой элегантностью. Как и его отец, который однажды сказал, что величайшим изобретением человечества было не колесо, а процент, Эдгар является автором часто цитируемой эпиграммы о деньгах: «Превратить сто долларов в сто десять долларов — это труд. Превратить сто миллионов в сто десять миллионов — это неизбежность». Так богатые становятся еще богаче. Во время борьбы с Conoco, когда все эти деньги Seagram прожигали дыры в его карманах, он сказал журналисту, что задал себе вопрос: «Как бы поступил мой отец?». И тут же сам ответил на свой вопрос: «Черт возьми, у него никогда не было трех с половиной миллиардов!»

Несмотря на то, что они были благословлены — или прокляты, в зависимости от того, как на это смотреть — необычайным долголетием, основоположники российско-еврейских магнатов, люди, которые, как говорили, прошли путь от Польши до поло за одно поколение, уходили один за другим. В январе 1973 года Адольф Зукор сидел в номере люкс отеля Beverly Hilton в Лос-Анджелесе и ждал, когда спустится вниз, чтобы принять участие в торжественном ужине, который устраивала компания Paramount Pictures в честь столетия своего основателя. На вечеринку не жалели средств: семьдесят ящиков лепестков роз, тридцать штук воздушных шаров и праздничный торт высотой четырнадцать футов, сделанный, как и положено, из фанеры, покрытой глазурью.

Понятно, что в ходе многомесячной подготовки и планирования этого мероприятия, когда на нем должны были присутствовать такие люди, как Джек Бенни и Мэри Ливингстон, Энн Бакстер, Лив Ульман, Джимми Стюарт, Барбара Стэнвик и Бетт Дэвис, у совета директоров Paramount возникли опасения, что пожилой почетный гость может не дожить до своего столетнего юбилея. А наверху, в своем номере, господин Зукор был зол. Хотя он двигался медленно, но был в состоянии без посторонней помощи добраться два-три раза в неделю от своей машины до карточного зала загородного клуба Хиллкрест, где, хотя сам он уже не играл, ему нравилось наблюдать за игрой своих друзей в бридж и время от времени негромко переговариваться. Его здоровье было в порядке, утверждал он. Но теперь, из предосторожности, люди, управлявшие его компанией, настаивали на том, чтобы он выехал на сцену в инвалидном кресле, как инвалид. Более того, чтобы он не перевозбудился, его выход должен был быть отложен до того момента, когда на сцену вынесут огромный торт. За остальным праздничным действом Зукор должен был наблюдать по закрытому телевизионному экрану. В ярости он наблюдал за тем, как его гости потягивают коктейли и иным образом развлекаются в бальном зале внизу. Наконец, Адольф Зукор не выдержал. Стукнув тростью по полу, он воскликнул: «Черт побери, если я должен быть звездой этого шоу, я не собираюсь проводить все свое время в ожидании в кулисах! Снимите меня!» Его сняли. Он умер через четыре года, в возрасте ста четырех лет.

А тем временем на смену старому пришло новое русско-еврейское поколение, которое в конечном итоге затмило достижения стариков. Дерзкие и молодые, амбициозные и смелые, готовые попытать счастья, не все эти новые предприниматели были наследниками огромных семейных состояний, как Эдгар Бронфман. Некоторые начинали, как и их предшественники, с нуля, не имея ничего, кроме яркой идеи и азартной жилки. И снова целью была ассимиляция, и, как выяснило старшее поколение, ассимиляция предполагала сначала финансовый успех, а затем, как надеялись, некоторое социальное признание со стороны американского истеблишмента. Но в случае с молодым поколением ассимиляция вновь оказалась обоюдоострым мечом, связанным с эмоциональным выбором того, сколько еврейства сохранить и от чего отказаться на пути к восходящей мобильности. Иногда для того, чтобы ассимилироваться в новой культуре или новом экономическом слое, необходимо полностью отречься от старого, и при этом можно потерять нечто ценное — ощущение того, кто ты есть на самом деле, откуда пришел. Ведь ассимилировать — значит сделать себя похожим, приспособиться, вписаться в окружающую среду, принять ее тон, стиль и окраску. Но каковы границы ассимиляции? В какой момент ассимилянт становится отступником? В какой момент ассимилянт прощается, например, со своими бабушками и дедушками или даже с родителями? На эти вопросы в 1970-е годы затруднялись ответить многие молодые и успешные американские евреи русского происхождения.

Ральф Лорен (Ralph Lauren), например, предпочел бы говорить о своем значительном успехе в качестве дизайнера, а не о том, является он евреем или нет. «Мне так надоело, что меня описывают как бедного еврейского мальчика из Бронкса, который добился успеха, — говорит он. — Да, я родился в Бронксе, но в хорошей части, в западном Бронксе, в районе Мосхолу Парквей, недалеко от Ривердейла, и у меня было замечательное детство. Мои родители не были богаты, но и не были бедны». Его отец был художником, специализировавшимся на фальш-буа и фальш-марбре, и иногда делал фрески в промышленных масштабах. «И мне надоело слушать о том, как я изменил свою фамилию. Фамилия была Лифшиц. Знаете, каково это — расти в Нью-Йорке с такой фамилией? В ней есть слово «дерьмо». И я не менял фамилию. Это мой старший брат предложил, когда мне было шестнадцать. Мы все поменялись. Тем не менее, — добавляет он, — мне говорили, что фамилия Лифшиц — очень уважаемая в России»[33].

После окончания Сити-колледжа, где он специализировался на бизнесе, который он ненавидел — «моя мама хотела, чтобы я стал врачом, юристом или хотя бы бухгалтером», — он работал клерком в различных нью-йоркских магазинах, в том числе в Brooks Brothers, где ему удавалось покупать одежду классического стиля со скидкой.