Эта новая поросль разносчиков со своими ветхими тележками, большинство из которых были самодельными или переделанными из детских колясок, ездила в основном друг к другу. Конечно, никто из местных жителей не приезжал в Нижний Ист-Сайд в поисках выгодных предложений, хотя иногда туристы заглядывали сюда только для того, чтобы посмотреть на шумную сцену. Кроме того, еврейский Нижний Ист-Сайд представлял собой строго определенную территорию: между Хьюстон-стрит на севере, Монро-стрит на юге, Бауэри на западе и доками и складами Ист-Ривер на востоке. Эти граничащие улицы в буквальном смысле слова являлись линиями сражений. К югу от границы Монро-стрит жили враждебные ирландцы. К западу и северу жили не менее враждебные итальянцы и немецкие католики. По мере того как прибывало все больше иммигрантов, «еврейский квартал», пытаясь вырваться наружу, становился все более тесным. На его узких улицах располагались не только доходные дома, но и синагоги, фабрики, склады и магазины, а в районе был всего один крошечный парк. Вскоре на этом клинообразном участке недвижимости стало проживать более семисот человек на акр, а к началу века, по некоторым данным, плотность населения на этой полоске земли превысила плотность населения в самых неблагоприятных и перенаселенных районах Бомбея. В эту чрезвычайно перенаселенную местность устремились повозки. Нижний Ист-Сайд превратился в огромную пробку из тележек торговцев, нагруженных самыми разными товарами — от грязного тряпья до свежего куриного супа. По Нижнему Ист-Сайду не прогуливались, а пробирались сквозь тележки и огромную толпу толкающегося человечества. Автомобильное движение было невозможно, и воздух Ист-Сайда благоухал смешанными запахами товаров с тележек. К 1906 году тележки превратились в гражданскую неприятность, «позор» большого города. Их даже, по недомыслию, стали называть морально опасными. Мол, из-за того, что тележки заполняют улицы от одной стороны до другой, еврейские подростки лишаются единственного места для игр на свежем воздухе. Таким образом, еврейская молодежь, естественно, становится преступной, а девушки — проститутками, и действительно, в таком тесном районе еврейские проститутки предлагали свои услуги под открытым небом.

А сцена с тележками, по крайней мере, для непосвященного стороннего наблюдателя казалась полной ярости и насилия. Опять же, это во многом было связано с пламенным и страстным характером русских. Немцы, как группа, были спокойны и неразговорчивы. В бизнесе они заключали сделки кивком или рукопожатием. Русские же, напротив, были шумными, наглыми, напористыми и вспыльчивыми. Они потрясали кулаками и били себя в грудь, чтобы доказать свою правоту. Недовольные ценой, они не просто пожимали плечами, они кричали. А поскольку среди продавцов тележек было много женщин, ставших кормилицами семьи, чтобы оставить в покое мужей ради высшего призвания — изучения Талмуда, это добавляло пронзительности и без того высокому уровню децибел на улицах. Когда продавцы не торговали своими товарами на Хестер-стрит, они, похоже, проводили время, громко споря друг с другом в маленьких кофейнях Ист-Сайда. Хотя физические столкновения случались редко, словесных конфликтов было в избытке — и все они, с точки зрения немцев, были весьма неприличными.

Кроме того, у русских появился свой собственный мрачный, самонасмешливый уличный юмор, который немцы считали более чем вульгарным. На улицах и в кофейнях распевали доггерлы, в которых отражался образ жизни русских и их язвительный взгляд на нее. Одна из них, переведенная с идиша, гласила:

Арендные деньги и хозяин,

Арендные деньги и хозяин,

Деньги за аренду и арендодатель,

Ты должен платить за квартиру.

Когда приходит хозяин,

вы снимаете шляпу;

Не хотите платить за квартиру?

Тогда убирайте свою мебель!

В то же время театр на идиш был наполнен муками, страстями и диким смехом над еврейскими комиками. Немцы, разумеется, предпочитали развлекаться под умиротворяющие звуки Штрауса, Мендельсона и Моцарта.

Последнее различие между двумя породами евреев было политическим. Русские приехали с душой, пылающей социализмом, с зачатками большевистского движения, и уже боролись с «начальством», создавая профсоюзы и гильдии. Но немцы к этому времени были довольными капиталистами, консервативными сторонниками президента Теодора Рузвельта. Русские представляли реальную угрозу американскому образу жизни, которым немцы научились наслаждаться, и казалось, что этот еврейский радикализм необходимо пресечь в зародыше, обучить русских «правильному» американскому политическому мышлению. В том числе и для этого Джулия Ричман и ей подобные ставили перед собой высокие цели.

Конечно, на первый взгляд может показаться, что немцам было бы легче, если бы они просто игнорировали все более постыдное присутствие своих очень заметных единоверцев из Восточной Европы — отреклись бы от этих людей, называвших себя их духовными кузенами. И, несомненно, было немало тех, кто предпочел бы поступить именно так. Но под руководством таких людей, как Шифф и Маршалл, утверждавших, что здесь действует талмудический принцип «зедака», или праведности, немецко-еврейские выскочки с почти неслышным коллективным вздохом решили взять на себя филантропическое бремя непопулярных несчастных. Наиболее ощутимой изначальной проблемой оказалась перенаселенность города, и некоторое время Объединенные еврейские благотворительные организации и Фонд барона де Хирша — траст в 2 400 000 долларов, учрежденный немецким капиталистом с конкретной целью помочь еврейским иммигрантам мирно обосноваться в Америке, — реализовывали несколько программ, призванных убедить европейцев селиться не в Нью-Йорке, а в других местах.

Эти организации, изо всех сил стараясь казаться благотворительными, указывали на то, что «деревенский воздух» Нью-Джерси и гор Катскилл или еще более отдаленных западных равнин, несомненно, пойдет на пользу иммигрантам. Был разработан план, согласно которому суда с еврейскими иммигрантами должны были перенаправляться на юго-запад, в такие порты Персидского залива, как Галвестон. Но ничего путного из этого не вышло. Русские евреи были урбанизированным народом — даже сельские штетлы были организованы как тесные мини-города — и не привыкли к земледелию, физически и психологически не подходили для того, чтобы стать ковбоями или владельцами ранчо. Кроме того, они хотели поселиться там, где поселились их единомышленники и друзья, а это неизбежно был Нью-Йорк.

В 1888 году в результате благотворительной деятельности немцев двести евреев были действительно отправлены в Европу в лодках для скота. Но что такое две сотни из сотен тысяч? Всего лишь крохотная вмятина в том, что все чаще называли «вторжением» в военных терминах. Владельцы апартаментов, все более и более встревоженные, пытались добиться принятия в Вашингтоне законов, сдерживающих дальнейшую иммиграцию, а стандарты Службы общественного здравоохранения по приему в США становились все более и более строгими. Но поток не удавалось остановить.

Единственным выходом, казалось, была попытка немцев, по возможности, переделать этих дряхлых людей в соответствии с тем, что немцы считали приемлемым. Объединенная еврейская благотворительная организация начала предоставлять новым иммигрантам бесплатный ночлег, питание, медицинское обслуживание и консультации. При поддержке этой организации проводились просветительские лекции и занятия по изучению английского языка, американской морали, манер, стиля одежды, опасностей социализма — все это должно было научить бедных русских людей неразумности их прежнего пути. Чтобы поддержать эти программы, немцы глубоко, хотя иногда и нехотя, зарывались в свои карманы, потому что, как обычно, Луис Маршалл и Джейкоб Шифф подавали пример жесткого благородства и настаивали на том, чтобы другие поступали так же. Когда беженцы переполнили Касл-Гарден[2] и близлежащие постоялые дворы, нью-йоркский комиссар по делам эмиграции открыл здания на острове Уордс, а Шифф лично выделил десять тысяч долларов на строительство вспомогательного барака. Вместе Шифф и Маршалл создали общества мелкого кредитования, чтобы помочь иммигрантам заняться не только торговлей на тележках.