– Нет.

Складки на его лбу не спешили разглаживаться. Однако Николас все же отступил. Потянул на себя дверь, пропуская меня в дом. Если бы он только знал, каких усилий мне стоило переступить порог этой клетки, как отчаянно мне хотелось спать ночью под звездами, чтобы не оставаться одной.

С кухни доносились оживленные разговоры. Сквозь гомон я различила глубокий тембр вождя, тоненький голос Лети, что-то взахлеб рассказывающей ему, и ласковый смех ее матери, которая периодически поправляла сбивчивую речь дочери. Этим вечером вся семья была в сборе.

Ласка быстренько процокала коготками по полу навстречу хозяину, приветственно ткнулась мокрым носом в его ладонь и тут же исчезла, ведомая ароматами ужина.

Николас направился было за ней, но остановился, когда понял, что я не иду следом. Мы выжидающе уставились друг на друга.

– Что ты хочешь, чтобы я сейчас сделала? – неуверенно спросила я.

Он изогнул темную бровь и по привычке склонил голову набок.

– Я хочу, чтобы ты по-человечески поела и отдохнула. Только и всего.

– Я буду есть в своей комнате, – отрезала я и запнулась. Когда это я успела что-то присвоить себе?

Сердце гулко забилось в груди. Если он заставит меня ужинать со всеми… в кругу его семьи, наблюдая за тем, как беззаботно они общаются, счастливо смотрятся вместе…

– Как хочешь. Но знай, что всегда можешь присоединиться. Никто не будет против.

– Нет! – В мой голос просочились нотки паники, и я зажмурилась, ругая себя за потерю контроля и отчаянно пытаясь вернуть хрупкую целостность пошедшему трещинами сердцу.

– Хорошо. Ладно, я не собираюсь принуждать тебя к чему бы то ни было, – примирительно поднял руки Николас. Он проговаривал каждое слово тихо и медленно. Так, будто я была диким зверьком, которого легко спугнуть. – Принесу ужин в комнату.

Я с трудом кивнула и поспешила уйти. Быстро повернула к знакомой двери и, закрыв ее за собой, подошла к окну, чтобы прижаться лбом к его холодной поверхности. От тяжелого дыхания стекло запотело, и я отрешенно водила пальцем по пятнышку, с печалью думая о предстоящей ночи. При свете дня контролировать бурю в душе было проще, но с наступлением темноты я каждый раз боролась с тем, чтобы не сдаться.

Ник вернулся почти сразу. Расставив на табуретке несколько мисок, он зажег стоявшую там со вчерашнего дня свечу той, что принес с собой.

Все то время я лихорадочно пыталась придумать отговорку, чтобы не подпускать его к своим ранам. И когда он подошел сзади, я спокойно развернулась.

– Мне уже лучше, я сама справлюсь, тебе нет необходимости помогать. – Фраза прозвучала так, будто я ее заучила, и это все испортило.

Несколько мгновений он просто смотрел на меня. А затем улыбнулся. Совсем немного и мягко.

– Фрейя. Я не могу не проверить твое состояние. Раны слишком серьезные, и любые изменения в них существенны. Не беспокойся, я не стану долго навязывать тебе свое неприятное общество, – с усмешкой многозначительно добавил Ник.

Не сдержавшись, я улыбнулась его попытке разрядить обстановку. Сдалась.

От него исходили запахи конюшни, пота и присущий ему одному – аромат хвои и леса. Пока он разматывал бинты, я отвлекала себя тем, что незаметно принюхивалась, готовясь к жгучей боли. Но повязка отошла на удивление легко. Вот только радоваться было рано. Я сильно слукавила, сказав Нику, что плечо беспокоит меня меньше. На самом деле мне едва удавалось двигать им.

– Лучше ей, конечно. – Николас помрачнел и пытливо взглянул на мое отражение. – Ты напрягала его сегодня?

Немного подумав, я отрицательно покачала головой.

Он тихо выругался, после чего окунул ткань в одну из мисок. Когда она коснулась моего горящего плеча, я одновременно зашипела, зарычала и застонала, с трудом сдерживая подступившие слезы. Однако бежать от рук Николаса было некуда, и я обреченно прижалась к стеклу.

– Это я виноват, – тихо, будто самому себе, сказал он, осторожно нанося мазь. Я посмотрела на него через отражение и впервые обратила внимание на то, каким уставшим он выглядел. И сколько бремени добавляло чувство вины.

– Кезро, – выдавила я, поддавшись неожиданному порыву хоть как-то его поддержать. – Это они виноваты. Да и рана изначально была в плохом состоянии, нет ничего удивительного в том, что она не заживает.

– Не надо меня успокаивать, – резко сказал он. – Нечего искать оправдания там, где его нет.

Витая в собственных мыслях, Николас молча закончил процедуру: щедро нанес на плечо несколько слоев успокаивающего бальзама и аккуратно наложил плотную повязку.

– Придется повторять утром и вечером, – спокойно объявил Ник и, прежде чем уйти, попросил: – Не скрывай от меня то, что происходит в деревне. Я должен знать обо всем. Тем более если это касается тебя.

– Если будет что-то важное, я скажу. Но не стану бежать к тебе за помощью каждый раз, когда кто-нибудь заденет мои нежные чувства, – с раздражением отозвалась я. – Я не нуждаюсь в беспрестанной опеке.

Видимо, в этой комнате разговоры просто не могли заканчиваться нормально.

Из раздумий меня вывел щелчок дверного засова.

Он еще и запер меня!

– Выметайся отсюда.

– Поверьте, я тоже не наслаждаюсь вашим присутствием.

– Это ты здесь присутствуешь, девочка, а я – живу. И видеть никого не желаю.

– Боюсь, у нас нет выбора. Это решение Николаса. – Вооружившись всем самообладанием, которое смогла призвать, я терпеливо отвечала старушке, которая оказалась упрямее, чем я предполагала.

– Мне начхать, что говорит этот вредный мальчишка! Ему дела нет до чужого мнения!

– Он заботится о вас, – осторожно возразила я, раскладывая на шатком столе мешочки с овощами и мясом от Делии.

Сахаар громко фыркнула. Видимо, бросив затею выпроводить меня из дома, она с досадно-раздраженным «Эй!» махнула рукой и шаркающим шагом направилась в комнату, в которой провела весь вчерашний вечер.

– Если ты не заметила, – раздался ее язвительный голос из глубины дома, – он просто спихнул одну ущербную девчонку на одинокую старушку, не представляя, какое еще применение ей можно найти.

Я сердито поджала губы. Почему-то думать о ситуации в таком ключе оказалось неприятно. Но какую еще работу мог доверить мне Николас в моем положении? В их доме недостатка в рабочей силе явно не наблюдалось, и мне следовало быть благодарной хотя бы за такую возможность отплатить за спасение.

– К сожалению, сейчас я мало чем могу помочь, а вам лишние руки не помешают, – прохладно отозвалась я.

– Очень даже помешают! – Сахаар вновь возникла у порога, держа в руках деревянную ступку и ворох сухих стеблей с тусклыми сиреневыми цветками. – Шалфей. – Она бесцеремонно свалила цветы передо мной, всунула в руки ступку и приказала: – Займись наконец делом. И чтоб я тебя не слышала.

– Что вы будете с ним делать? – не удержалась от любопытства. Я неуверенно положила в емкость небольшой пучок трав и скованными движениями попробовала растолочь его. Пульсирующая боль пронзила плечо и волнами пронеслась по всей руке до кончиков пальцев. Сжав зубы, я шумно втянула носом воздух и поменяла руку.

– Раствор из шалфея обеззараживает раны, – сухо ответила Сахаар, словно делала мне одолжение. Она несколько мгновений молча понаблюдала за моими мучениями и ушла, постукивая тростью и возмущаясь себе под нос, что докучливый мальчик не смог найти ей более нерадивой помощницы.

Я не знала, сколько простояла над этим занятием. Мои движения становились все резче, а дыхание – прерывистей из-за едва сдерживаемого раздражения. Я переминалась с ноги на ногу, мечтая о долгой и изнурительной пробежке по лесу в окружении волков, об ощущении свободы и скорости, тяжести кинжала в сжатой ладони. Тоска по стае лежала в груди неподъемным камнем и сжимала горло в удушающих спазмах.