Битва возле поезда, кажется, наконец, завершилась. Он не выдержал: Персефона, дай мне минуту…

Она прервала свою экзекуцию. С задором посмотрела на него: «Уже готов сдаться?»

Нет… дай мне немного времени.

«Мы даже не дошли до того периода, когда ты работал смертью».

Я знаю. Мне нужно немного отдохнуть.

Она согласилась. Задумчиво смотрела на него, словно хотела испытать, на что ещё он способен.

«Тебе интересно узнать, скольких всего ты убил за свою жизнь? – спросила она. – Хочешь знать, через сколькое тебе ещё придётся пройти? Может, лучше сразу отказаться?»

Я – калека, Персефона, – ответил ей Аластор. – Когда ты хромаешь на одну ногу и тебе надо подняться по лестнице, самое главное – не смотреть наверх, иначе не сможешь идти. Ты смотришь под ноги… и медленно взбираешься.

Она довольно улыбалась. Подождала ещё немного. «Готов продолжить?»

Да… пойдём, – согласился Аластор.

И они пошли дальше. От уже пережитого наёмник и забыл, что ещё ждало его впереди, кто должен был стать следующим. И тут он почувствовал страшный жар и тёплые объятья смерти у себя в груди.

Алкиона… – прошептал он.

Она была так слаба, теряла сознание, падала в круговорот своего скорого конца. Аластор прошёл чуть дальше необходимого, он понимал, что от этого будет только больнее, но ему ужасно хотелось дотронуться до неё, понять её, прочувствовать, он был согласен вынести большую боль лишь ради того, чтобы облегчить её мучения, не столько физические, сколько сердечные.

Алкиона, с ними все будет хорошо… – прошептал он.

Этот горячий лихорадочный страх. Высокие волны алой агонии. Шершавые языки лживого сна. Скоро она провалится в него, окажется взаперти. Эта порабощающая слабость. Лавина, что скроет её под собой, но ещё долго не отпустит.

Вдруг смерть резко вонзила пулю им в голову. Быстро, молниеносно, пронзительно. Ещё больший жар, только теперь проходящий прямо через лоб, порождающий такие страшные саднящие ожоги.

Всё сейчас закончится. Я найду их, я позабочусь о них. Они будут жить, – сказал он ей, сказал самому себе.

«Она не услышит тебя», – холодно изрекла Персефона.

Я хотел ей помочь. Не хотел убивать её просто так…

«Никакой разницы для меня, – ответила смерть. – Не нравится – уходи сейчас».

Нет. Я пойду до конца. – Упорно повторил Аластор. – Кто там дальше? Мантикор?

Едва он успел спросить, как вновь оказался в том подвале. Хаос жуткого безумия, желание идти прямо навстречу гибели. Они стояли лицом к лицу, держали револьверы под челюстью.В нём трепетало предчувствие. О, как он хотел смерти! Как он ждал её… ждал чего-то возвышенного, исполненного смыслом. Чтобы всё было правильно, чтобы они оба пали одновременно. Мантикор обожал Аластора, он любил его всеми осколками своего разбитого сердца. Он хотел стоять с ним плечом к плечу. Хотел, чтобы они убили друг друга, чтобы сделали это вместе, чтобы объединили свои судьбы в едином броске в пропасть.

Выстрел. Неожиданный. Предательский. Странное осознание подножки, подставы, обмана. Беспомощность. Всегда эта зудящая беспомощность. Он упал сразу, упал прямо навстречу смерти и провалился в её кипящий чан.

Я смогу найти его в Аиде? – спросил Аластор, оторвавшись от Мантикора, когда всё завершилось. – Он серый? Где он?

Персефона задумалась на миг, словно проверила невидимые списки.

«Нет. Он сразу ушёл в Тартар, – ответила она. – В его жизни не было жалости. Он просто убивал».

У него не было выбора. Так же, как и у меня, – возразил Аластор.

«У каждого есть выбор. И он свой сделал».

Они шли дальше и дальше. Аластор видел их всех. Видел старика у вокзала – отца Лаэртеса, сумасшедшую Лиссу, мальчика-газетчика. Он чувствовал каждого из них. Раз за разом, чувствовал на себе их боль, иногда покорное смирение, но чаще всего нежелание и непонимание. Страх. Постоянный страх перед смертью и всегда этот нелепый вопрос: «И это конец?», он не успевал прозвучать в их умирающем сознании, но Аластор успевал услышать то, как он поднимался откуда-то изнутри. Были бесчисленные бедняки, бродяги, проститутки, полёгшие от руки Убийцы Обреченных. Иногда он просил смерть остановиться, но больше она не предлагала ему прекратить. Они прошли с ней рука об руку сквозь «Чёртово Колесо» и несколько сотен тех, кого он убивал в «Скиесе», казалось, им не будет конца. Аластор не помнил уже и половины своих жертв, и уж точно тогда не мог представить, каково им было умирать. В те годы он был моложе, он воспринимал убийство, как своё ремесло, и никогда не сожалел о содеянном.

«Ты чувствуешь раскаянье сейчас?» – спросила его Персефона.

Да… – он едва находил в себе силы отвечать ей. – Я признаю твоё главенство.

«Это ни к чему. Для меня важнее, чтобы ты признавал свою вину». Она проводила его вперёд и вперёд, всё чаще позволяя отдыхать. Аластор знал, что с ним ничего не случится. В конце концов, он был уже мёртв. Значит, ни одна усталость не могла вылиться в пагубные последствия. Но он чувствовал, как слабел. С каждым разом переживать их смерти становилось всё сложнее. В конце концов, они добрались до его первой жертвы – до связанного человека в «Скиесе».

Я посмотрел ему в глаза, – вспомнил он. – Но ему от этого было лишь страшнее. Он видел, что его убивает ещё мальчишка. И он не мог смириться с этим поражением.

«Теперь он тоже мой, – ответила Персефона. – Смерти позволено убивать любого».

Я искупил их всех? – спросил он. – Теперь все закончится? Ты откроешь мне двери в Элизий?

«Ещё не все. – Сурово отозвалась она. – Остался один. Твоё первое убийство».

Бред! – заявил Аластор. – Я не убивал до «Скиеса» никогда. Это и был первый.

Она тихо засмеялась.

«Может, ты и не до конца вернул себе память. Может, ты сам убедил себя в этом. Но меня ты провести не сможешь».

Сцена выросла перед ним. Старая сцена, из такого глубокого прошлого, которое Аластор точно предпочёл забыть ещё при жизни.

Сначала, ещё до того момента, как Аластор понял, где находится, он увидел тело женщины, распростёртое на полу. Она лежала неподвижно на одном боку, вся покрытая ударами, бессчётными кровоподтёками, но лежала она мирно, не дышала уже какое-то время. Он возвышался над ней. Он был пьян и держал в руках ножку стула, отбросил её в сторону, отошёл от тела. Аластор не чувствовал в нём ни капли сожаления, лишь пустоту и страшную усталость. Мужчина, в котором он находился, подошёл к столу, внутри него свербела дрожь, и он хотел успокоить её сигаретой. Тут Аластор содрогнулся от увиденного. Перед ним лежал старый портсигар с аквамариновыми камнями на крышке. Мужчина достал из него сигарету и закурил.

«Теперь вспомнил?» – спросила Персефона, но Аластор не нашёл, что ей ответить, он мог лишь следить за сценой, сидя внутри своей первой жертвы, глядя на мир её глазами, ощущая всё так же, как и она. «Это было очень глубоко внутри твоей памяти. Теперь я тоже это вижу, – сказала Персефона. – Но если хочешь пройти очищение, ты должен отдать его убийство мне».

В подвале горел огонь. Он всегда гнал там самогон. Иногда продавал, иногда пил сам. Что она сделала ему? За что он убил её? – спросил Аластор, едва находя в себе силы оставаться в теле этого человека, от отвращения ему хотелось сбежать оттуда.

«Это не твоё убийство, а его, – холодно ответила смерть. – Если тебе интересно, он ушёл за него в Тартар».

Там ему и место! – прорычал Аластор в ответ.

Потом он увидел себя. Ещё совсем ребёнка, сколько ему было тогда? Пятнадцать? Может, меньше? Аластор мог находиться в двух сознаниях одновременно. Он был пьяным мужчиной, убившим свою жену, и он был ещё совсем мальчиком, только что потерявшим мать. И он чувствовал его гнев, его яростную ненависть, неуправляемого зверя, который пробудился в нём в тот вечер. Теперь он точно знал. Вот как Цербер появился на свет. «Скиес» вскормил его, научил охотиться, но породил его только этот человек. И это была лишь его вина.