Серый замолчал, не захотел больше разговаривать. Она почувствовала, что он опять принялся проверять ограду, пытаясь найти какую-нибудь щель, чтобы проползти и завладеть её сознанием, как это ему удавалось раньше, но она не намеревалась его пускать. Пусть пытается. Ему она точно не сдастся после того, как научилась его контролировать.

– Вестания… – позвала её сестра. Девушка взглянула на Теру. За столпом снега её едва можно было различить, но выглядела она скверно. Бессильная, измождённая. Нельзя так продолжать. Она ещё маленькая, ей гораздо сложнее.

Тере не пришлось заканчивать фразу, Вестания всё поняла по её лицу. Идти дальше они не могли. Ещё шаг и Теренея упадёт, ещё через несколько шагов споткнётся и Вестания.

Не для того Аластор отдал свою жизнь. Теперь я не брошу тебя. Мы будем всегда вместе до тех пор, пока нуждаемся друг в друге. – Всё это она тоже хотела произнести вслух, но не могла.

Как только они оказались вдвоём в бескрайней белой степи, она поклялась себе, что не сдастся ни за что, что будет бороться до самого конца и сумеет выжить и уберечь сестру. Все эти дни Вестании удавалось, она смогла обратить боль и скорбь в волю. Она шла до тех пор, пока не кончались последние силы идти, она правила собаками, она находила еду, помогала Тере. Она не сдавалась, не позволяла себе расслабляться. Лишь по просьбе сестры Вестания согласилась отдохнуть. Совсем недолго, просто перевести дух, дать передышку собакам, может, переждать метель, если та могла хоть когда-то закончиться.

Они отвязали собак и добрели вместе до саней, легли там рядом друг с другом. Зимние меховые шубы худо-бедно сохраняли тепло, но холод был уже слишком глубоко внутри, чтобы что-то могло его искоренить. Вестания положила голову сестры себе на плечо, так, чтобы та могла уткнуться лицом в шерсть. Хотя бы немного отдохнуть, – подумала она.

«Нельзя спать. Вы замёрзнете», – вдруг вспыхнул Серый.

Я не буду спать. Только прикрою глаза ненадолго. На пару минут. Ты разбудишь меня, если я задремлю.

Тут внезапно пришли собаки. Они легли им на ноги. Сказка и Месяц – последние выжившие из упряжки, такие же усталые и слабые, как и все они. Их мех был пушистый и густой, но Вестании показалось, что она уже не способна почувствовать его тепла.

«Если ты заснёшь, тебя уже никто не разбудит. Из этого сна не пробуждаются».

Было так хорошо и приятно лежать, мышцы расслабились, изнурённое тело лежало покойно. Глаза сковывала ядовитая нега, на лицо падал снег, цепляясь за ресницы. Зачем он отвлекал её? Всё же и так было понятно.

Серый… прошу, помолчи.

«Вестания!» – негодовал он. Девушка ощущала, как он суетится, вертится из стороны в сторону, переползает, кричит и зовёт её, но она уже проваливалась в уютное забытьё.

Прощай, Серый. Извини, что так вышло, – успела подумать она, прежде чем чёрная волна подползла совсем близко, захлёстывая ноги и лежащих в них собак, которые тихонько поскуливали, кажется, тоже понимая свою обречённость. Теренея не шевелилась. Скоро они все вместе с собаками перестанут дышать. Скоро заснут навсегда и проснутся уже в Аиде, под беззвёздным небом, на лугу среди белых цветов. Их сметёт с лица отменённых земель, и уже никто не вспомнит их имена.

В последнюю секунду до того, как Вестанию поглотил мрак, она услышала, как закопошилась Теренея, баламутя трясину вечного сна. Сама Вестания уже не могла открыть глаза, шум ветра тоже стихал, голос Серого был бесконечно далёким, но она услышала едва различимый бессильный шёпот сестры.

– Папа? – спросила Тера, и Вестания заснула.

***

Ему казалось, что он едет в поезде. В вагоне «Харона», как это было когда-то раньше. Колеса гремели под железным пузом паромщика, перевозящего грешные души. Холодный ветер дул в окно. Его жутко тошнило, как после долгих выходных на Краю, но вспомнить он ничего не мог, впрочем, это состояние забытья казалось очень знакомым.

Больше он никого рассмотреть не мог. Взгляд отказывался фокусироваться. Под потолком гудела почти перегоревшая лампочка, изредка вспыхивая и ослепляя пассажира, словно изломом молнии.

– Оплата… оплата… – вдруг раздался голос совсем рядом, прямо над ним. С трудом повернув трещащую по швам голову, он увидел высокий силуэт билетёра. – Оплата… – повторил он, протягивая тонкую негнущуюся руку с длинными крючковатыми пальцами, больше напоминавшими сучья старого дерева.

Пассажир принялся рыться в карманах. Движения давались тяжело. Пальцы не слушались, потеряли чувствительность, словно отекли. Он сделал несколько попыток нащупать какую-то мелочь, но так и не нашёл ничего, хоть отдалённо напоминавшего деньги.

– У меня нет ничего, старик. – Ответил он. – Прости…

– Нужно заплатить, чтобы ехать, – тихим сухим голосом прошелестел билетёр. – Оплата… нужна оплата…

– У меня ничего нет, кроме меня самого… – повторил пассажир, и вдруг эта мысль со всей силы ударила в голову, словно расколов её на куски. Ничего нет. И даже самого меня нет.

Старик всё ещё стоял над ним, вопрошая. Из глубоких пропастей выглядывали едва различимые чёрные глаза. Рот провалился в складках морщин, лишь нос был огромный, занимал почти всё пространство на лице, кряжистый, широкий с маленькими чёрными волосками, торчавшими из ноздрей. Лоб тоже больше напоминал горные хребты, из-за чего невозможно было догадаться, о чём думает билетёр, хмурится, злится, а может, насмехается?

– Куда ты дел свои монеты? – прошуршал голос столетий.

– Куда дел… куда дел… – Вспоминать было больно. Он не хотел, чтобы от него требовали думать. Каждое движение и мысль вызывали боль. – Приклеил на стекло в тамбуре, – вдруг ответил он. – Может, они ещё там? Они оттают только весной…

– Их там нет. – Изрёк старик осуждающе.

– Может, был другой поезд… я не помню, – признался он. На некоторое время пассажира оставили в покое. В вагоне повисла тишина, лишь снаружи выл ветер и стучали колеса.

– Сигареты есть? – спросил старик после долгого раздумья.

Пассажир заставил себя вернуть руку в карман, опять пришлось проводить долгую процедуру поиска. Зато в этот раз он изъял портсигар, красивый, с бирюзовыми камнями. Поднял крышку, заглянул, силясь разглядеть внутренности коробки, потом протянул билетёру.

– Там две последние. Бери вместе с портсигаром. – Чувствовал он себя так паршиво, что о сигаретах не хотелось и думать.

Цепкие когтистые пальцы, поражённые артритом, сжались на коробке. Очень медленно билетёр поднёс портсигар к лицу, подставил под самые глаза, принялся с интересом разглядывать, поглаживая инкрустацию неповоротливыми руками. В конце концов, после тщательного осмотра билетёр вынул одну сигарету и вернул коробку пассажиру.

– Последнюю сигарету и последнюю пулю оставляют для себя, – сказал он своим шершавым голосом.

Пассажир не смог найти дыхания, чтобы отблагодарить его, в этот момент тошнота подкатила к горлу, пришлось вложить все силы в то, чтоб не исторгнуть её.

За это время билетёр закурил. Он сделал две глубокие затяжки, после чего зашёлся долгим сокрушительным кашлем, который чуть не свалил его с ног. Алые искры от его сигареты заметались по вагону, осыпаясь на пол и тут же тлея. В воздухе повис дым. Почему-то даже ветер не мог разогнать его.

– Тебе бы лучше не курить, – заметил пассажир, когда билетёр вновь приложился к фильтру. – В твои-то годы…

Билетёр склонил голову, как если бы не расслышал или не понял пассажира, но повторять он не намеревался, слишком много уже произнёс вслух для такого состояния. «Ммм? Мммм?» – вопрошал старик, не отводя сигареты от губ и выпуская кольца дыма этими «ммм». Потом вдруг, кажется, до него дошло, и он сразу же зашёлся хриплым гоготанием, в котором можно было распознать проблески смеха.

– Ты думаешь, я могу умереть, так? – губы расползлись по лицу, едва различимые, бескровные, – Ты знаешь, кто я?