Водила вырулил на дорогу. На пути оказался брошенный старый автомобиль. Водила даже не тормознул, скрежетнул по нему боком и поехал себе дальше.

Когда ехали по проезду, никто еще до конца не осознавал масштабов катастрофы. Пассажиры даже пытались шутить и смеяться.

Шутки как обрезало, когда автобус въехал на Третье транспортное кольцо. Многополосное шоссе было забито едва ползущими машинами. Их были тысячи.

Между машинами шли люди с рюкзаками и чемоданами на колесах. На обочинах стояли покореженные машины со следами гари, среди которых встречались даже полицейские машины.

— Правительство, Дума и нефтегазовые евреи все заранее сбежали[12]! — зло сказал кто-то.

Как ни странно, Москва-сити уцелел, лишь лишившись части панорамных окон. Со стороны выщербленных небоскребов, вид которых сделался еще более чужеродным, в ползущее по ТТК автомобильное стало пытались вклиниться престижные автомобили.

Странное дело. Деловые люди. Кредитные карточки и цифровые экономисты, а барахла нагрузили на багажники словно беглые крепостные крестьяне.

Их не пускали, тогда вмешивались полицейские, жезлами и свистками устраивая бреши в сплошном потоке.

До Пресненской набережной они плелись больше часа. А когда пересекали мост, увидели в Москва-реке медленно дрейфующий трамвайчик. Он казался целым и невредимым, только покинутым экипажем и пассажирами. На пустынных палубах лежали перевернутые кресла, столы, бутылки и посуда.

Когда ветер развернул катер, люди в автобусе издали единый вздох. По существу, корабль существовал в половинном варианте. Противоположная сторона полностью расплавилась, превратившись в однородную зеркальную массу. Как назло, первый день войны выдался солнечным, и зеркало зловеще слепило глаза.

Автобус переехал мост, затем повернул направо на Кутузовский, и тут у Пестеля зазвонил телефон.

Он и забыл про него. Звонить было некому.

Нажал кнопку ответа.

— Кто это?

— Это я-Диана! — ответили ему. — Спаси меня, Саша!

Вершинина в сортире били двое. День начался неудачно.

Все утро Вершинин пытался дозвониться до полковника Шизданова. Сначала звонил на сотовый, затем в комендатуру, желая узнать данные запроса о профессоре Данлопп. Бесполезно. Сотовый оказался вне зоны доступа. В комендатуре сказали, что полковник на объекте, спрашивали, что передать и не и не сообщали, когда куратор вернется.

Потом у Вершинина сломался туалет. Напрочь. Умер.

Вершинин позвонил на ресепшн и конечно нарвался на Инессу Соплянову, лучшего ресепсиониста в мире и окрестностях.

— Общий туалет имеется на этаже! — отрезала злая тетка.

— Там бактерии! Почините унитаз в номере! — требовал следователь.

— Запишу вас в очередь на ремонт! — смилостивилась Инесса.

Она оказалась из разряда тех, чья жизнь становится слишком пресной без скандала.

Делать неча, пришлось плестись в конец коридора. Где его благополучно и поймали.

Их было двое. Бритые наголо. Камуфляж. Фамилии благоразумно убраны с липучек. Один как бы пониже, но наглее. Второй выше ростом, основательнее. Второй здоровее, но бить будет малой. Тем неприятнее.

Нет, Вершинин знал, что история с пинальщиками не может не иметь продолжения, единственное, чего он не знал, что его припрет к стене плюгавый прыщавый идиот.

— Ты чего тут воды налил? — делано возмутился тот.

Точно идиот, понял Вершинин и спросил:

— Какую воду? Куда налил?

— Он еще и отпирается? — изгалялся плюгавый. — Разделся до пояса и моется тут! Здесь тебе не душ!

Понятное дело, бить морду вовсе без причин заподло, а так хоть повод имеется.

Вершинин огляделся и втиснулся спиной между двумя давно не работающими осушителями.

— Чего вам надо, пацаны? — напряженно спросил он.

В голове уже навязчиво крутилась картинка, как он мухой ползает по полу, размазывая кровавую юшку по полу. Картина получалась неэстетичная.

— Пацаны в парадных бычки собирают! А мы гвардейцы!

Из культурной столицы, понял Вершинин услышав кодовое слово.

— Ты на войне то был, гвардия? — вырвалось у него.

Не хотел ведь обострять. В общении с сумасшедшими надо вести себя миролюби…

Плюгавый неожиданно сильно для его скромной комплекции прижал Вершинина к стене и взял пальцами за подбородок. Рука воняла селедкой.

— Что здесь происходит, мистер? — раздался голос.

В туалете возникло новое действующее лицо. Данлопп.

И вел он себя не совсем правильно.

Увидев начинающуюся потасовку (громкое слово, точнее, избиение одного следователя двумя отморозками), он должен был по крайней мере либо в самом начале выразит небольшую растерянность.

Вместо этого профессор спокойно ждал продолжения. На лице даже обозначился некий интерес. Будто ему на самом деле должны были поступить некие разъяснения.

— Вали отсюда, макака! — дружелюбно посоветовал плюгавый.

— Макака — род приматов из семейства мартышковых! — уточнил Данлопп.

— Сэм, объясни тупому профессору про мартышек! — велел плюгавый.

Поняв, что профессора будут бить и возможно ногами, Вершинин посоветовал:

— Стэн, вам на самом деле лучше уйти. Про мартышек я сам им… Нет, Стэн! Нет!

Профессор не послушал и с размаху зарядил здоровяку кулаком в тулово. Вершинин сомневался, что это нанесет тому вред, при его габаритах вообще трудно было нанести какой-либо вред, но Стэн видно куда-то там попал, в солнечное сплетение или под ложечку. Здоровяк стал неуверенно клониться вперед. Тогда профессор вцепился ему в волосы и дернул вниз, используя массу всего тела. Здоровяк окончательно потерял равновесие и уже всем своим весом обрушился на раковину, разбил лицом санитарный фаянс и в фонтане хлынувшей воды кулем свалился на пол.

— Это чего… — опешил плюгавый.

Вершинин занял свою любимую позицию-позицию стороннего наблюдателя. Он профессионально отметил, что Данлопп дерется нарочито замедленно. Нарочито старательные удары, слишком широкий замах. И при этом максимальная эффективность. Как если бы человек был специалистом рукопашного боя, но старался изо всех сил скрыть это и затянуть схватку.

Данлопп оторвал плюгавого от Вершинина и влупил негодяю серию из простецких пинков в бока и живот, не давая тому передыху. Удары хоть и были простецкие, но опять-таки эффективные в своей простоте. Плюгавый с каждой полученной плюхой делал шаг назад, пока не уперся спиной в дверь кабинки. Тогда Данлопп зарядил ему такого окончательного пенделя, что дверь проломилась внутрь, перекосившись и повиснув на одной петле, а плюгавый улетел в кабинку, споткнулся об унитаз и наконец упал.

И наступила тишина.

— Мне лучше уйти сейчас! Я все-таки иностранец! — озабочено проговорил профессор.

— Да, да, конечно! — благополучно пребывая в шоке, кивнул Вершинин.

Он оглядел место побоища. Из оголённых труб хлестал фонтан. Под фонтаном обняв разбитую раковину возлежал в нокауте здоровяк.

В сортир ввалились весело галдящие пинальщики, но веселье было прервано криками «Помогите!» плюгавого, застрявшего в невообразимо тесном пятачке между унитазом и стеной.

Все еще находясь в шоке, Вершинин зачем-то умылся в уцелевшей раковине и когда пошел на выход, гвардейцы почтительно расступились.

— Хринасе! — почтительно вырвалось у кого-то.

Когда Вершинин вошел в столовую, профессор Данлопп завтракали как ни в чем не бывало.

— Я вам место занял! — кивнул он.

Место было в самом углу, и на него и так никто не зарился. Вершинин взял комплекс и направился к нему. По пути никто не заступил ему дорогу, и никто не плюнул под ноги. Это был плюс. Но минус все же был гораздо весомее. Перед глазами стоял профессор, трамбующий пинальщиков, не меняясь при этом в лице. Этакий боевой профессор. Академик рукопашного боя.