Вершинин поставил поднос на стол, сел и некоторое время тщательно изучал котлету, будто на свете не было ничего важнее.

— Вы в своем праве доложить о произошедшем в комендатуру, и тогда меня естественно арестуют! — произнес Данлопп обыденным тоном, каким вполне можно было произнести нейтральный текст типа. — Сегодня хорошая погода, не правда ли?

Вершинин промолчал.

— С другой стороны, если бы я не вмешался, инцидент мог закончится совсем плачевно! — продолжил профессор. — Вас бы избили, а потом засняли на телефон в нереспектабельном виде. Скажем, без штанов. Или совсем уж ужасно, с членом во рту.

Вершинин снова промолчал. Данлоп, не дождавшись, спросил напрямую:

— Так что вы скажете насчет драки?

— Какой драки? — спросил Вершинин.

На допросе присутствовал Николай Шебутаев. Поначалу я хотел его выгнать, затем передумал, опер мог пригодиться.

— У тебя есть знакомые в комендатуре? — поинтересовался я.

— Так, по мелочи.

— Узнай, пожалуйста, про полковника Шизданова. Целый день на связь не выходит, а он мой куратор.

— Стучишь ему про нас? — спросил Николай.

— Нет, ему про меня! — уточнил я.

Конвой привел задержанного Пальгуева, дело которого вел Гапонов. Пальгуеву исполнилось 32 года, жилистый, худое нервическое лицо как у начинающего шизофреника. Кличка у него была почему-то Дрозд.

— Боримир Аскольдович, есть какие-либо жалобы? — начал я.

Жалоб у него не было.

— Только Гапонову я уже все сказал! — произнес он взвинченным нервическим тоном. — Кражу в ларьке признаю, но только одну! И там дверь была открыта, гражданин следователь!

— Я здесь по другому поводу! — оборвал я.

На столе стоял миниатюрный магнитофон, уже остановленный на нужном месте. Включил. В комнате возник приятный голос мертвеца.

— Допрос остановлен в 14.32.

И без паузы (для магнитофона).

— Допрос возобновлен в 14.50.

Остановив магнитофон, я спросил.

— О чем вы говорили целых 18 минут?

Пальгуев осклабился, ошибочно считая улыбку обаятельной и сказал:

— В уборную я ходил, гражданин следователь!

Тут не выдержал Шебутаев (как он до сего момента сдерживался только):

— Колись, гнида! Чего аппарат выключали? О чем базар был?

И продемонстрировал намерение расквасить задержанному нос. Я его остановил:

— Держите себя в руках, капитан!

Затем повернулся к задержанному:

— Слушай меня внимательно, Дрозд! Убит следователь Комитета. Ты еще можешь соскочить как свидетель. Но если начнешь врать и волынку тянуть, пойдешь по 105-й части второй и уже к вечеру будешь висеть на виселице!

— Не имеете права! — истерически взвизгнул Пальгуев.

Я достал удостоверение и предъявил в раскрытом виде.

— Видишь дополнительные значки допусков? Видишь знак виселицы?

— Где? Где? — Пальгуев чуть глаза не сломал.

— ! — отрезал я. — Так что имею право без суда отправить тебя в петлю! Тут кстати ее не намыливают, говорят, приговоренные сильно мучаются, верёвка заедает, и вот когда она проходит через узел, получается так…

— Я все скажу! — заорал Пальгуев. — Его интересовали бумаги Мракобоя!

Далее я продолжил уже спокойно. А чего глотку драть? Клиент созрел.

— И что конкретно? Не тяни резину!

— Он спрашивал, где их можно купить!

— Они до сих пор продаются? — удивился я.

— Ну не как красная пыль[13] или луноходы. Тут любитель нужен.

— Что ты напел Гапонову?

— Дал адреса нескольких барыг, чтоб отстал, но зуб даю, предупредил, что товар штучный, бумаги находят редко.

— Почему Гапонов заговорил о бумагах именно с тобой?

Пальгуев энергично выругался.

— Наседка в аквариуме настучала! Я еще думал, чего бабайка базар завел про бумаги, вместо того, чтобы по делу дать расклад, ну и раззвонил как бажбан!

— Ну и чего ты такого ему напел?

— Да ниче особенного. Я и бумаги видел всего один раз!

— Как они выглядят? Эти бумаги!

— Как? — Дрозд изобразил мучительное раздумье. — Как обычная тетрадка! В желтой такой обложке! Я думал, что фуфло, а следак как услышал крышей и поехал! Где, грит, видел? Когда?

— Сам бумаги читал?

— А мне оно надо?

— Зачем ему бумаги, он говорил?

— Я ему не кум по душам разговаривать!

Шебутаев одернул:

— А ну поговори у меня!

— И последний вопрос! — сказал я. — Кто покупает бумаги и как они за периметр вывозятся?

Дрозд усмехнулся.

— Ну начальник! Начни я вопросы задавать и академика изображать, сразу на перо поставят! Одним жмуром больше, одним меньше. Москва большая, помоек много!

— И все-таки!

Дрозд опасливо продолжил. Даже в здании МВД он чего-то боялся.

— Наезжают жаверы, при котлах да ксивах. Не барахольщики, а жирные фраеры! Базарят, хорошие бабки за бумаги дают!

Когда Пальгуева увели, я спросил у Шебутаева:

— Кто такой Мракобой?

— Это местная легенда. Типа Эльдорадо для современных кладоискателей. В последнее время на рынке кипеж по поводу всего, что связано с Мракобоем! — сказал он. — Ходят слухи, что в самом начале войны, в период безвременья, много добра прилипло к его рукам, и он его надежно припрятал, а место указал в неких бумагах. Ведь тогда, после Конфликта, из Москвы много чего не успели вывезти. Банки, музеи остались без охраны. Сам я в его «наследство» не верю, слишком много времени прошло, почти 80 лет. Если что и было, давно к рукам прибрали. Странно, что такой серьезный следователь как Гапонов на это клюнул.

— Гапонов никогда не упоминал Мракобоя?

— Я бы удивился, если бы упомянул. Повторяю, он был серьезный чел. Я думаю, Пальгуев врет, цену себе набивает.

— Пальгуев говорил про богатых покупателей этих бумаг. Это хоть правда?

— Есть такое дело, — нехотя согласился опер. — Мутные фраера.

— И это все, что можешь о них сказать? Неужели не хотелось разобраться?

— А я не в частной лавочке работаю! — огрызнулся опер. — Сунулся было, так Наволоцкий настучал Тартаковскому, а тот по башке уже мне. Уволить обещал.

— Имеет свой интерес?

— Откуда мне знать. Я не УСБ!

Походу, хоть Шебутаев говорил правду.

Странно, что Гапонова заинтересовали какие-то спрятанные много лет назад деньги и золото. Но судя по всему, они его ОЧЕНЬ сильно заинтересовали, раз он пошел на служебный подлог и магнитофон выключал. И покупатели эти мутные. Мания какая-то.

Или там были не только деньги?

Я попал к себе в номер поздно, и желание было только одно-завалиться спать не раздеваясь. Поэтому на стук в дверь я не отреагировал, но дверь открыли без разрешения, я в запарке забыл ее запереть.

— Так не годится! Надо кушать, Жак! — сказал Данлопп.

Кроме него никто не мог ввалиться ко мне в номер. Надо же парадокс. Центр Москвы, вокруг целая армия соплеменников, а вошел ко мне единственный иностранец в округе.

— Не хочу есть, Стэн!

— Уверен?

— Уверен, как и то что дважды два четыре!

— А я могу в два счета доказать, что вся ваша математика ошибочна!

— Ну ка! — оживился я. — И почему математика наша?

Профессор протянул мне мою сброшенную рубаху и сказал:

— Вся современная математика базируется на понятии нуль. Как известно нуль изобрели в Индии в 5 веке нашей эры!

— Мне неизвестно! — буркнул я.

— Индийцы назвали нуль «сунья», а арабы перевели как «сыфр». Отсюда и пошли цифры!

— И что же тут неправильного?

— Индийцы называли нуль пустотой, но получается если в пустоту добавить единицу, что получится? Пустота! Она ведь никуда не денется!

— Ноль плюс единица — это единица! — угрюмо заявил я. — Об этом в арифметике за первый класс написано!

— Аргумент! — с серьезным видом согласился Данлопп. — Я тебе больше скажу. На нуль у вас можно делить! На пустоту! Как можно делить на то, чего нет? Так у вас еще и получается бесконечность! Про бесконечность я тебе тоже могу сказать, что это также неправильное понятие!