Мавзолей Алишера Навои. Герат, 1976
Навои приказал огласить в соборной мечети указ об отмене незаконных налогов и арестовал тех, кто их ввел. Вместо наказания (а за восстания обычно карали всех местных жителей без разбора)[212], гератцы получили подарок в виде двухлетнего освобождения от военного налога. В Герате воцарилось спокойствие.
В Мавераннахре после Абу Саида до 1494 года правил его старший сын Султан Ахмед мирза, при котором огромным влиянием пользовался эмир Абдулали-тархан. Принято считать, что именно он помог внуку правителя Узбекского ханства[213] Абулхайир-хана Мухаммеду Шейбани-хану[214] завоевать в 1501 году, раздираемый междоусобицами, Мавераннахр. В 1508 году Шейбани-хан завершил покорение Хорасана, объединив под своей властью бо́льшую часть тимуридских земель.
Согласно преданию, совет относительно того, как нужно собирать земли, дал Шейбани уважаемый шейх Мансур. Однажды, когда слуги убирали после обеда скатерть, шейх сказал: «Надо собирать так, как собирают скатерть – с краев!». Шейбани внял совету. Вместо того, чтобы сразу же идти походом на столицы тимуридских султанатов Самарканд и Герат, он «откусывал» от окраин один кусок за другим, умело используя в своих интересах сепаратистские настроения местной знати.
В отличие от многих других тюркских правителей Шейбани-хан не делал различия между иранцами и тюрками, следуя завету Пророка Мухамеда, говорившего, что «все мусульмане – братья». Подобный подход способствовал прогрессу иранской культуры, которая на фоне нескончаемых войн и перехода земель из рук в руки, постепенно приходила в упадок.
Правление Шейбани-хана было недолгим. В декабре 1510 года он погиб в сражении с Исмаилом Сефеви, который завладел всем Хорасаном, за исключением Балхского вилайета.
Иранская культура в XIII–XV веках
Монголов иранская культура не интересовала совершенно, потому что они были замкнуты в рамках собственных традиций и представлений. Однако в определенной мере монголы способствовали сохранению культуры, поскольку они принимали на службу образованных иранцев – законоведов, поэтов, ученых, врачей. Среда, как известно, влияет на человека. Со временем монголы, жившие в государстве Хулагуидов, начали втягиваться в сферу иранской культуры. Этот процесс ускорился после того, как ильхан Газан принял ислам и стал зваться Махмудом. Но даже с учетом этого нельзя говорить о каком-либо расцвете иранской культуры. Расцвета не было и быть не могло. Был упадок, стагнация, но, к счастью, до полной культурной деградации дело не дошло.
У каждого столетия есть своя звезда, настолько яркая, что затмевает собой все прочие звезды. Звездой XIII века был дервишеский шейх Джелал ад-Дин Руми (1207–1273), писавший не только на иранском, но и на арабском и греческом языках. Поэма Руми «Мансави», включающая в себя около 50 000 двустиший[215], стала жемчужиной иранской литературы и энциклопедией суфизма. Любой образованный мусульманин, будь то шиит или суннит, сможет прочесть по памяти хотя бы несколько строк Руми.
Шли вместе тюрок, перс, араб и грек.
И вот какой-то добрый человек
Приятелям монету подарил
И тем раздор меж ними заварил.
Вот перс тогда другим сказал: «Пойдем
На рынок и ангур приобретем!»
«Врешь, плут, – в сердцах прервал его араб, —
Я не хочу ангур! Хочу инаб!»
А тюрок перебил их: «Что за шум,
Друзья мои? Не лучше ли узум?!».
«Что вы за люди! – грек воскликнул им,
Стафиль давайте купим и съедим!».
И так они в решении сошлись,
Но, не поняв друг друга, подрались.
Не знали, называя виноград,
Что об одном и том же говорят.[216] Звездой XIV века и непревзойденным среди всех иранских поэтов является Шамсуддин Мухаммед Хафиз Ширази (1325–1390), которого называют и вольнодумцем, и пьяницей, и распутником, но никто из критиков Хафиза-человека не посмеет сказать что-то плохое о Хафизе-поэте. Его отточенные, словно меч, рифмы, восхищают даже тех, кого возмущает содержание его стихов. Великому Рудаки, основоположнику иранской литературы, приписывают выражение: «Хорошее стихотворение – это песня души». Может, это сказал кто-то другой, но сказано замечательно точно, ведь хорошее стихотворение так и просится, чтобы его напели. Стихи Хафиза так и хочется петь.
Тебе всю душу отдаю – ты свет зари, а я свеча.
Твою улыбку узнаю: она легка, она свежа.
Умру – прольются надо мной фиалок запахи весной,
Как будто дышит локон твой,
спадая волнами с плеча.
Глаза раскрою, подниму, тебя как утро восприму,
Но ты мне даришь только тьму,
где ни просвета, ни луча.
Спасибо горю – здесь оно со мной бессменное одно
Живет, не спит, меня давно от одиночества леча.
И хоть черны мои зрачки, но от немыслимой тоски
Светлы в них слезы и горьки,
дрожат, прозрачнее ручья.
Для всех любимая моя лицо открыла, не тая,
Но сердце знаю только я, нигде об этом не крича.
Хафиз воскреснет, оживет,
могильный саван разорвет,
Чуть мимо милая пройдет, подобно ветру, горяча![217] Предание гласит, что однажды Хафиза избили на ширазском базаре. Поэт пришел за покупками и услышал, как кто-то читает вслух одну из его газелей, которая ему совсем не нравилась. «Замолчи! – воскликнул Хафиз. – Эти дрянные стихи не заслуживают того, чтобы их произносили». Люди возмутились и поколотили наглеца, осмелившегося хаять стихи великого Хафиза. Есть ли лучшая слава, чем быть избитым во имя собственной славы?
Хафиз умел выражать глубокие мысли в простой форме, близкой и понятной даже необразованному человеку, потому-то его слава и столь велика. Главную идею творчества Хафиза можно выразить так: «Несовершенство мира не служит поводом для печали, печалиться можно только по поводу собственного несовершенства». Хафиз – настоящий ринд[218], озорной, непутевый, но преисполненный доброты.
Джунейд. «Хомай на следующий день после свадьбы». Иллюстрация к «Трем поэмам» Хаджу Кермани. 1396
У других – благая доля, радостные дни.
Мой удел – тоска немая, нищая сума.
Славь любовь – огонь бесценный! Не забудь, Хафиз:
Наши радости – мгновенны, этот мир – тюрьма![219] 
