«Стандарты права– это стандарты всеобщего применения. Право не принимает во внимание бесконечные вариации темперамента, интеллекта и образования, которые делают внутренний характер конкретного деяния столь различным в различных людях… Когда люди живут в обществе, определённая усреднённость поведения, жертва индивидуальными особенностями, выходящими за некую точку, необходима для общего блага. Если, к примеру, человек рождён вспыльчивым и неуклюжим, всегда сталкивается со случайностями и причиняет вред самому себе или своим ближним, то его врождённые дефекты, несомненно, будут учтены на небесном суде; но, с другой стороны, такими ошибками по сравнению с происходящими из виновного пренебрежения причиняется не меньшее беспокойство его ближним. Последние, соответственно, требуют от него, на его собственный риск, достигнуть их стандарта, и суды, которые основаны ими, отказываются принять во внимание его личные характеристики… Право анализирует, что было бы упречным в обывателе, человеке обычного интеллекта и осмотрительности, и определяет посредством этого ответственность (курсив мой. – Г.Е.)… В теории права тот, кто разумен и осмотрителен, не действует на свой риск. Наоборот, только когда он оказывается не в состоянии проявить способности предвидения, которыми он одарён… последствия вменяются ему в ответственность».[875]
Иными словами, балансируя между объективно оцениваемой моральной упречностью и субъективным психическим состоянием, общество выбирает особый путь предотвращения опасности, проистекающей из небрежно совершаемых преступлений, угрожая наказать всякого, кто не достигает его стандартов осмотрительности. Во всяком случае, очевидно, что намеренно и неосторожно совершаемые преступления как ex definitio связанные с наличным осознанием риска охраняемым уголовным законом ценностям требуют субъективного подхода; небрежность же, соединённая с неосознанием в момент учинения поступка создаваемых им угроз, не исключает объективного стандарта оценки. Вполне возможно, общество вправе его принять.
Из всего вышеизложенного вытекают следующие выводы.
Налагаемые уголовным правом санкции в их сущностном плане отображают в себе отрицательную моральную оценку обществом поведения действующего. Источник этой отрицательной оценки, в свою очередь, лежит в морально порицаемом настрое ума деятеля, образующем самостоятельную категорию уголовного права и необходимый (по общему правилу) элемент преступления – mens rea.
В теоретическом аспекте mens rea может быть сведена к двум концептуальным характеристикам: моральной упречности как своей сущности и тому или иному психическому настрою ума деятеля как своему содержанию.
Вариации психической составляющей, далее, образуют понятийный аппарат mens rea, базирующийся на иерархии психических состояний, их неодинаковости в приложении к отдельным компонентам actus reus и «элементном анализе».
Наличие строго психической составляющей поступка, в свою очередь, предопределяет необходимость и возможность её социальной оценки, сводящейся к установлению имевшейся у виновного возможности осознанного выбора между социально приемлемым и неприемлемым вариантами поведения и лишь обусловленной выбором последнего наличием моральной упречности как сущности mens rea, разнящейся в своей степени от случая к случаю.
В изложенных четырёх аспектах заключается содержание современной американской теории mens rea, сплавляющей в себе основанную на сознательном выборе негативного варианта поведения категорию моральной упречности как основы к социальному стигмату осуждения и наказания индивида с категориями злоумышления, намерения, неосторожности и так далее, сопутствовавшими совершению деяния и лежащими в основе такой упречности. Отличительная черта данного подхода – конвергенционность, заключающаяся в объединении моральной упречности как многовековой концептуальной характеристики mens rea с выработанным в последнем столетии истинно психологическим пониманием субъективной составляющей преступления.
Фундаментальность идеи mens rea для уголовного права находит своё отражение в практике Верховного Суда Соединённых Штатов применительно к вопросу о конституционной значимости принципа mens rea в исключительно легальном аспекте, т. е. в плане того, вправе ли законодатель изъять mens rea из структуры преступления, не нарушив при этом конституционных положений о надлежащей правовой процедуре (V, XIV поправки к Конституции Соединённых Штатов) и жестоком и необычном наказании (VIII поправка к Конституции Соединённых Штатов).
Традиционно считается, что поставленная проблема нашла своё разрешение в 1952 г.[876] В решении по известному делу Мориссетта, изложенном судьёй Р.Х. Джэксоном, Верховный Суд следующим образом отобразил свой взгляд на конституционную, общеправовую и социальную значимость принципа mens rea: «Утверждение о том, что вред может образовать преступление только тогда, когда он причинён намеренно, не является местническим или преходящим положением. Это универсальное и устойчивое положение в сформировавшихся системах права как вера в свободу человеческой воли и последующей способности и обязанности нормального индивида выбирать между добром и злом… Преступление как сложная концепция, обычно образуемая только из совпадения дурно проявившегося ума с дурно поступающей рукой, соответствует сильно выраженному индивидуализму, и пустило глубокие и древние корни на американской почве. Поскольку штаты кодифицировали преступления по общему праву, то даже если их законоположения обходят молчанием данный вопрос, их суды полагают, что молчание не означает отказ от принципа, но просто признают, что намерение настолько внутренне присуще идее правонарушения, что не требует статутного подтверждения».[877]
Исключение относительно принципа mens rea суд сделал лишь для преступлений против общественного благосостояния, относимых к преступлениям строгой ответственности.
С момента вынесения решение по делу Мориссетта стало одним из своеобразных краеугольных камней в фундаменте всего здания mens rea, будучи традиционно рассматриваемо как заложившее основу к признанию конституционного значения за субъективной составляющей деяния для признания его преступным.[878]
Однако в 1996 г. Верховный Суд косвенно высказался в том плане, что тезисы решения по делу Мориссетта являются не более, чем весьма пространным obiter dictum[879] В решении по делу Дж. А. Эгельхофа судья Р. Б. Гинзбург, анализируя возможности штатов по созданию, изменению и отмене норм уголовного законодательства о mens rea, сформулировала следующую позицию: «Штаты обладают широкой свободой в определении элементов уголовных правонарушений… в особенности когда определяют “ту степень, в какой моральная виновность должна быть предпосылкой к осуждению за преступление[880]…»[881] Иными словами, приведенное подразумеваемо означает (хотя, возможно, и obiter dictum), что mens rea не является конституционно требуемой составляющей преступления.
Разделившийся при вынесении решения по делу Дж. А. Эгельхофа Верховный Суд едва ли не пришёл в этом пункте к обоюдному соглашению, поскольку судьи, оставшиеся в меньшинстве при вынесении решения (а вместе с судьёй Р. Б. Гинзбург они образуют большинство по данному вопросу), согласились с цитированным тезисом, отметив в лице судьи С. Д. О’Коннор, что: «Легислатура штата определённо обладает властью определять правонарушения, которые она желает наказывать. Если легислатура Монтаны выбрала такое переопределение данного правонарушения (обдуманного убийства. – Г.Е.), которое изменяет требуемый элемент психического состояния, проблема надлежащей правовой процедуры, представленная в настоящем деле, перестаёт быть значимой (курсив мой. – Г.Е.)».[882]
