Таким образом, можно сказать о том, что вновь решение вопроса следует предоставить обществу, отражающему свои взгляды на морально порицаемое и непорицаемое в уголовном законе in abstracto и в реальном судебном процессе in concreto.

Более сложным видится разрешение проблемы так называемого «культурного» основания защиты (cultural defense), позволяющего смягчить или даже вообще исключить уголовную ответственность за совершение индивидом, принадлежащим к некоей национальной или религиозной подгруппе, de iure являющегося преступлением деяния, которое, вместе с тем, в его субкультуре не просто не принимается за таковое, но, более того, считается допустимым и даже иногда морально похвальным. Должны ли эти действия (если они, конечно же, совершены с добросовестным незнанием закона[961]) подпадать в рамки релевантной юридической ошибки? Как верно отмечается в литературе, «справедливость по отношению к индивидуальному обвиняемому означает, что незнание закона должно быть основанием защиты для лиц, выросших в чужой культуре».[962] Балансирование между такой справедливостью и законностью (а в особенности принципов равенства) требует острожного подхода к ответу на поставленный вопрос, который вполне можно найти в категории индивидуальной моральной упречности.

Так, в качестве примера интересно решение Верховного Суда Мэна по делу М. Каргара.[963] Столкнувшись с очевидной разностью культур, суд счёл допустимым прекращение уголовного преследования в отношении иммигранта за деяние, не образующее сексуального посягательства в афганской культуре, но являющееся таковым в соответствии с уголовным законодательством штата Мэн, поскольку, во-первых, общество не претерпело серьёзного ущерба от его действий и, во-вторых, совершены они были невиновным настроем ума.[964] Примечательно, что суд предпочёл не касаться вопроса о релевантности error juris, хотя, бесспорно, именно она имела здесь место, а применил доктрину de minimis, отчасти схожую в затронутом аспекте с понятием малозначительного деяния, используемым в отечественном уголовном праве. Тем не менее проблематика юридической ошибки незримо получила своё отражение в решении, поскольку, прогнозируя будущее, суд отметил следующее: «Поведение остаётся преступным. Каргар не аргументирует, что теперь ему должно быть дозволено практиковать то, что принято в его культуре. Вопрос заключается в том, оправдывает ли его прошлое поведение при всех данных обстоятельствах уголовное осуждение».[965] Иными словами, Верховный Суд Мэна счёл «на первый раз» юридическую ошибку релевантной; «на будущее» же – нет.

Заслуживает внимания также одно калифорнийское решение.[966]Китаянка X. By, узнав от отказе соблазнившего её мужчины жениться на ней, удушила своего ребёнка и неудачно пыталась покончить с собой. Осуждённая за тяжкое убийство второй степени, на апелляции она утверждала, что суд первой инстанции неправомерно отказался дать присяжным инструкцию о нравах и обычаях Китая. Согласно последним, в частности, незамужняя женщина, родившая ребёнка, навлекает несмываемый позор на себя лично, отпрыска и свою семью в целом, так что единственным выходом для матери в такой ситуации является самоубийство вместе с ребёнком с тем, чтобы заботиться о нём в загробном мире и избавить его там от прижизненного бесчестья. Апелляционный Суд штата Калифорния согласился с её доводом и отменил осуждение вследствие неправильного инструктирования присяжных;[967] в итоге при новом рассмотрении дела X. By была признана виновной только в простом убийстве.

Конечно же, применение культурного основания защиты не обязательно должно означать полного оправдания обвиняемого; не исключены и варианты осуждения за меньшее преступление, чем то имело бы место в иной ситуации, или просто назначения наказания с учётом культурных факторов, повлиявших на поведение человека. Принципиально здесь лишь то, что в условиях поликультурности современного американского общества данную проблему недопустимо игнорировать[968].

Подводя итог рассмотрению проблемы error juris, можно констатировать, что в развитии данного института рельефно отразилась история теории mens rea.

В период господства концепции mens mala вопрос о релевантности юридической ошибки не мог возникнуть: уголовное право, охватывавшее в абсолютном, подавляющем большинстве своих норм (более того, трудно сказать, были ли иные по характеру нормы) очевидно морально порицаемые, угрожавшие наличным ценностям социума поступки, создавало твёрдую и рациональную базу для признания любого преступного деяния совершённым с осознанием его моральной упречности. Иными словами, объективные этические ценности, известные любому здравомыслящему человеку, лежали в фундаменте всего здания уголовного законодательства, образовывая посредством презумпции его всеобщего знания основу к констатации исходной и неопровержимой в плане error juris моральной порицаемости настроя ума человека.

С постепенным развитием общества, расширением сферы уголовной наказуемости и сопряжённым с последним явлением очевидным усложнением в понимании и истолковании грани между преступным и непреступным тезис о нерелевантности error juris пришёл в противоречие с исходной идеей наказания как стигмата морального осуждения, налагаемого социумом за морально порицаемое отклонение от установленных им стандартов поведения. Источником этого противоречия стало отсутствие в конкретных ситуациях, связанных с действиями лица в сфере, явно морально нейтральной вне аспекта её уголовной противоправности, где в опасность социальные ценности ставятся лишь in abstracto, единственно возможного базиса морального порицания: знаемого нарушения известного человеку легального запрета. Сохранение и применение в таких условиях «всегда суровой, но необходимой максимы ignorantia legis neminem excusat»[969] во всей её абсолютности неизбежно привело бы к утрате уголовным наказанием его социальной, моральной основы. Единственным выходом могло стать и в реальности стало допущение, исходя из общей теории mens rea, релевантности error juris, изначально ограниченное моральной природой преступаемых лицом стандартов поведения, особенностями ситуации, в которой оно оказалось, и его личными характеристиками.

С позиций общей теории mens rea, с позиций социальной и философско-правовой основы уголовного права такой подход к проблеме релевантности юридической ошибки нельзя не приветствовать.

В преломлении общей теории mens rea рассмотрим теперь бесспорно самый сложный и доктринально спорный из избранных для изучения институтов американского уголовного права– тяжкое убийство по правилу о фелонии.

Для этого вначале коснёмся его формально-юридического развития после появления М.Р.С.

Компромиссная позиция, занятая составителями М.Р.С. в данном вопросе, оказала среди всех материально-правовых положений кодекса едва ли не наименьшее влияние на уголовное законодательство штатов, поскольку всего лишь один, Нью-Гэмпшир, воспринял презумпционную трактовку тяжкого убийства по правилу о фелонии.[970] Объяснение этому можно найти в правовых последствиях возможного заимствования § 210.2(l)(b) М.Р.С., сводящихся de facto к отмене исследуемой доктрины, поскольку, будучи введено в рамки допустимого вывода, тяжкое убийство по правилу о фелонии тем самым практически приравнивается к иным разновидностям тяжкого убийства, в которых mens rea относительно причинения смерти также рассматривается судебной практикой как могущая быть установленной из объективных обстоятельств содеянного (например, из намеренного использования смертоносного оружия) в правовой форме допустимого вывода. Иными словами, законодательство большинства штатов просто не последовало линии М.Р.С. и стоявшей за ним теоретической мысли на отмену тяжкого убийства по правилу о фелонии.