«Не копать охранная зона кабеля», — проступала из-под развесистой паутины трафаретная красная надпись.

— Признаться, я думал увидеть здесь дверь. — Спартак Петрович постучал по стене костяшками пальцев в одном, в другом месте — одинаковый слабый звук — кирпичи, штукатурка.

— Она двигается, — Светлана замерла над картой.

— Куда? — Прошептал директор.

— К нам. Медленно идет: три метра осталось, два, метр, пол-метра… и остановилась.

— Наверное шум слышала, когда мы шкаф двигали, — сказала Маргарита. Она подняла швабру. — Разрешите? — Директор кивнул, и вожатая постучала ручкой по стене.

Без ответа.

Маргарита снова постучала и на этот раз с той стороны раздался слабый, почти не слышный, шорох. Все затаили дыхание, прислушиваясь, к стене. Наконец раздался чёткий, хоть и заглушенный толстой стеной дробный стук. В то, что перед ними цельная скала уже не верилось. — Камушек подобрала.

— Будем ломать стену. — Сказал директор. — Маргарита, вы остаетесь и перестукиваетесь, возьмите планшет с картой и гремите отчаянно, если объект… — на этом бездушном слове директор замялся, боясь назвать девочку по имени, он не был до конца уверен, что им удастся найти именно Радость. — …если она будет удаляться. А вы, Светлана, пойдёмте со мной искать кувалду и вызывайте Бориса с отбойным молотком.

— До подьёма ещё час! — Крикнула, шептать всё равно было глупо, вслед Маргарита.

— Кто хочет спать и под молоток будет дрыхнуть, — донесся удаляющийся голос директора.

Маргарита осталась одна в комнате, она включила экономный режим на фонаре и поставила его на торец так, чтобы круг света упёрся в побеленный потолок, равномерно рассеиваясь по комнате. Она взяла один из стульев, вытерла салфеткой с него пыль, села у стены и, взглянув на карту, выстучала шваброй ритм «Дингл дон». Раздавшаяся в ответ сбивчивая попытка повторить рождественскую мелодию заставила вожатую улыбнуться.

Тане Хизер снились незнакомые аллеи «Кристалла», которые почему-то были похожи на бульвар в её городе, который она каждый день видела из окна своей квартиры на третьем этаже. Она шла и смотрела на голубей, которые между собой переговаривались по-немецки. «Пижоны», — подумала Таня о птицах, — «они кроме «Хандыхох» ничего по-немецки не знают, а остальное придумывают для вида».

Прямую асфальтную дорожку окаймляли два ряда клёнов, а впереди из-за крон виднелся постамент, на котором должен был стоять Ленин, если Хиз снова дома. Но она помнила, как уезжала в лагерь и по этому поводу почувствовала разочарование: надо же протарахтеть ночь в поезде, потом всё утро автобусом, а вокруг толком ничего не изменилось. Так и в Париж приедешь, а там на улицах будут беленные в горчичный цвет дома и штемпели «ММК» на чугунных крышках люков.

— Хандыхох! — Крикнули сзади и Таня обернулась. Двое голубей, которые до этого не обращали на неё внимания, теперь смотрели с угрозой, словно офицеры СС на предположительного партизана. — Здастиш буден майф! — Одна птица пошла вперёд, за ней последовала вторая. Они чинно вышагивали, держа девочку на прицеле цепких взглядов: то одним глазом, то другим. Таня подумала, что если её арестуют, то начнут допрашивать, а она совсем ничего не знает, тогда могут пытать… Хиз решила, что проще будет от голубей убежать, тем более у них такие маленькие лапки и короткие шажки. Она быстро зашагала в сторону памятника, решая не оглядываться. — Зудентрафштей тенгербирмар здетроль Танйа! — Услышав своё имя Хизер оглянулась и увидела, что голуби в неё целятся из невидимых щмайсеров, она побежала: «Скорее, спрятаться за памятником!».

Раздались звуки выстрелов, негромкие, ведь у голубей были небольшие, под стать им, воображаемые автоматы. Под свист маленьких пуль Таня выскочила с аллеи на пятачок с монументом и спряталась за основание. Стрельба не прекращалась и пули забили по граниту то длинными, то короткими очередями. Птицы не делали попыток обойти памятник, а знай себе лупили с одной стороны, поэтому уже через минуту Хиз перестала испуганно сжиматься у постамента и решила сравнить здешний памятник с тем, который стоит на её улице.

Задрав голову кверху, она увидела большие баллоны, придавившие к спине развевающиеся полы плаща. Памятник смотрел вниз, прямо на Хизер, сквозь горящие отражёнными пожарами глазницы противогаза. Таня почувствовала странную смесь из облегчения — да, она в лагере, он ей не приснился, как она начала подозревать, гуляя по подозрительно знакомому месту, а с другой стороны, было страшно смотреть глаза в глаза Пожарному. Нет, она не его самого боялась, а тяжкого ожидания, которое языками пламени лизало закалённое стекло маски… изнутри? Как она сразу не увидела, что огонь не отражённый, а горит внутри? Это сам взгляд погибшего героя пламенел, ревел: «Ну что ты медлишь?! Давай, действуй!».

Таня почувствовала, что тонет в вулканических озёрах глазниц Пожарного, который от неё требует решимости на грани возможного. Если потребуется, такой же, как проявил сам когда-то, прежде чем стать памятником.

Слепящее оранжево-красное заполнило всё и Хизер проснулась.

Она открыла глаза с удивлением, оставленным сном о Пожарном. Немецко-говорящие голуби были забавными, но особо не поразили Таню, привыкшую к закрученным сюжетам сновидений. Вот памятник был настолько реален, что она до сих пор ощущала твёрдый нагретый солнцем гранит, к которому жалась, спасаясь от фашиствующих птиц. Кстати, о птичках! А стрельба-то из «шмайсеров» не стихла!

— Почему голуби еще стреляют? Я что, еще не проснулась? — Спросила сиплым спросонок голосом Хиз.

— Проснулась, — внятно прозвучал ответ Иры.

— Доброе утро, Ириш… О голубях я это вслух сказала?

— Да.

— И почему же? В смысле, почему еще их слышно? — Таня наконец открыла глаза и привстала на локте. Ира сидела на застеленной кровати, умытая и расчёсанная.

— Что-то где-то долбят в корпусе, наверное, ремонт.

— Хорошо, что не голуби, я от них во сне убегала, а они стреляли, так что пришлось спрятаться за памятником Пожарному…

— Тому самому, вчерашнему?

— Ему… Ой! Это всё на самом деле было?! — Таня так и вскочила, отбросив тонкое одеяло. — Теперь я точно проснулась. И знаешь, что я поняла из своего сна?

— Что? — Ира подалась вперед.

— Мне дико нравится в лагере! Был момент во сне, когда я подумала, что не уезжала из дома — на меня такая тоска чуть не напала. Будут звонить родители, я им большое-пребольшое спасибо скажу, жаль по телефону расцеловать не получится!

— Расцелуешь, когда день посещений будет. Расскажи лучше свой сон, после которого такая счастливая. Я-то встала полчаса назад и успела заскучать…

— А может ты вообще не ложилась! — Перебила подругу Таня.

— Это почему?

— На лифте каталась! — Подруги рассмеялись.

— Да, каталась, а сегодня ночью и тебя с собой возьму! Даже сейчас уволоку, если не поделишься сном, который тебя так вдохновил. Я уже почти забыла, что снилось — каламуть какая-то. А как вспомнила вчерашний день, места не нахожу себе. Знаешь, глаза открыла, первая мысль: «Как раньше уже никогда не будет». И так ясно и трагически это прозвучало в моей голове, словно не я подумала, а кто-то другой сказал. Всё внутри закружилось от этой мысли, если бы не на кровати лежала, упала бы. Так что рассказывай, делись оптимизмом! Надо было тебя сразу будить.

— Да ничего такого и не снилось, запомнила только обрывок. А оптимизм у меня при виде тебя появился. — Ира угрожающе нахмурилась. — Всё, всё, рассказываю! — И Таня поспешила пересказать свою сновиденную прогулку с голубями: девочки покатывались со смеху, пока черед не дошёл до встречи с горящим взглядом Пожарного. Когда Таня замолчала Ира снова посерьёзнела.

— И на что же тебя сподвигал Пожарный?

— Ты думаешь так же, как и я?

— Да. Вчерашние события поставили перед всеми нами совершенно дикий вопрос, над которым невозможно серьёзно задуматься, чтоб не скатиться к размышлениям, а не розыгрыш ли это был. Вот в твоём сне этот конфликт и выразился таким огненным образом, к тому же напрямую связанным с, якобы, «тем» миром.