— Чтобы спутники-шпионы потенциального противника ничего не заподозрили, — серьёзно кивнул толстяк. — Так может быть у военных и находится таинственное устройство, о котором нам сказала Лазутчица?

— Кстати, а кто она такая вообще? — Вклинился Сергей.

— Эта девочка, вероятно, подослана какой-нибудь организацией, явной или тайной, скорее частной, чем государственной. Зачем? Об этом еще предстоит подумать. А вот насчёт военных практически исключено — уже 17 лет, как вывезено всё оборудование. Остался только бетон и по лесу много ржавой проволоки напутано. Я лично свежей видел ту траншею, из которой силовой кабель трактором выдрали. Если военную часть оставили без электричества — гарантированно она мертва.

— Тайной организацией? — Пашка был на грани экстаза. — У вас здесь заговор? Иллюминаты? Масоны? Тамплиеры?

Директор засмеялся. Громко и от души. Даже пришлось остановиться, чтобы переждать его неудержимое веселье. Спартак Петрович приседал и хлопал себя ладонями по ногам. Он почти успокоился, но затем, не удержавшись, хрюкнул: «Тамплиеры!» и снова разразился глуховатым пенсионерским хохотом, подхватываемый туманом и возвращаемый странным эхом, словно за дымкой прятались высокие стены. Ребята, втянув головы, оглядывались, ожидая, что из тумана раздастся ответный смех — не эхо, или просто директор перебудит всех в спящем лагере и вожатые с отрядами сбегутся посмотреть на возмутителя спокойствия. Хотя вожатые должны узнать голос своего начальника. (Тревожные они стоят у окон и говорят, не оборачиваясь, испуганным детям: «Не волнуйтесь, это директор, сейчас посмеётся немножко и перестанет»)

Спартак Петрович утёр большим платком слёзы, сложил аккуратно платок и спрятал во внутренний карман пиджака. Директор еще пару раз хихикнул и сказал, заметив растерянные лица ребят:

— Зря вы со мной не посмеялись, здесь вокруг жилых корпусов нет.

— Мы бы посмеялись, если бы знали, в чём юмор. — Обиженно сказал Пашка.

— Ах да! Вы же и близко не знакомы ни с кем из этих клоунов. К нам каждый год в старшие отряды заявляются «адепты» и «посвященные». В прошлом году были как раз пятеро неофитов-тамплиеров, прошедшие посвящение в Интернете по Телеграму. Серьёзные такие, важные. Видели бы вы их лица, когда на второй же день на общей линейке я объявил игру «Охота на тамплиеров». Они чуть не упали! На следующий день уже пол-лагеря знали, что в отряде «Рыцарь ордена» их «логово», потому что те всем рассказывали, что директор «Кристалла» — кровопийца и хочет их погубить.

— Помню, это было весело, а мы всё думали, почему ботанам из «Рыцаря с орденами» выпала честь попасть в центр внимания. Вот оно оказывается, как было… — Сергей на секунду задумался. — Зачем же вы так с ними жестоко?

— Это была терапия от глупости и предательства.

— Почему предательства? — Возмутился Пашка.

— Вот видишь, даже ты — эрудированный — не понимаешь, что все эти романтические вывески тайных обществ, лишь маскировочная сеть на хищниках: мелких, крупных и очень крупных, каждый из которых когтит ежедневно одних простаков, чтобы те вели ему в пасть других. Своих соотечественников, часто своих друзей и родственников. Вот вы бы вступили в Гитлерюгенд, чтобы составлять для СС списки евреев?

— Мы бы вступили в партизаны, — сказал Пашка серьёзно.

— А как бы ты отличил одних от других. По форме? Это 80 лет назад всё казалось простым, когда фюрер без особого вероломства сказал: «Мы — фашисты и будем тех, тех и тех изничтожать». Но, поверьте, и тогда всё просто не было! Историю надо учить, мальчики.

— Мы учим!

— Это не история, — отмахнулся Спартак Петрович, — в школе вам излагают бесталанную пропаганду, причём так, чтобы неинтересно было, чтобы самим потом чего-нибудь узнать не захотелось. Вы уже успели задуматься, почему в этом мире множество хороших людей влачит жалкое существование, работая на нелюбимой работе?

— Успели, — тихо проговорил за двоих Сергей.

— И почему?

— Мир несправедливо устроен.

— Поправлю и, думаю, вы согласитесь: это общество несправедливо устроено. Ваши родители, скорее всего, по нескольку месяцев откладывали, чтобы купить путёвки в «Кристалл». Но здесь хватает детей, чьи родители и часового дохода не потратили на это. И знаете что? В девяноста процентов случаев те, кто изо всех сил тянет жилы, чтобы не быть голодными и голыми, — производят, а те, кто в это время «кушает халву», — Спартак Петрович вкусные слова сказал с саркастическим акцентом, — мешает им в лучшем случае насильственным посредничеством, а то и открытым насилием. Помните определение государства из учебника права?

— Аппарат принуждения и насилия. — Нескладно процитировали ребята.

— Хорошо учитесь! — Похвалили директор. — И тем чудовищней эта формулировка, что она верна только для одной стороны: государство — это аппарат принуждения и насилия в руках класса паразитов против населения. При этом элита, эти смертоносные вши цивилизации, в чьих руках находится «аппарат насилия», не относит себя к населению. Как если бы власть в нашем мире захватили вампиры, считающие остальных людей не более чем едой. И еда подражает своим паразитам! Проказа, как выразилась Лазутчица, охватила большинство и людишки, измельчавшие такие, льют кровушку друг друга добровольно, чтобы смазывать жернова даже не истории, как любят напыщенно поговаривать многие толпящиеся у этого корыта, а просто поя своими жизнями жрущих и жрущих зверей. Мифические жернова одно делают хорошо: мелят в муку любые мечты о добре, справедливости и прогрессе… И к чему я это всё веду?

— Не знаем, — ребята украдкой обменялись недоумевающими взглядами.

— Это был риторический вопрос, на него я сам отвечу. Вы сказали, что ушли бы к партизанам? Считайте, что в этом лагере вы в гостях у них. Директор и полсотни помощников — не ахти какая сила в обычных обстоятельствах. Я стал педагогом, чтобы получить доступ к юным, неиспорченным душам, чтобы сеять в них мысли, идеи. Хотел увидеть всходы благородных поступков. И все эти годы видел, как любое добро, имеющее шанс хоть что-то заметно поменять к лучшему, душится, топчется, стирается, а хуже всего — очерняется, выставляется фарсом, случайной глупостью. Но в дневниках своего предшественника в «Кристалле» я прочёл нечто, что подсказало: нам могут помочь! Сильные и справедливые браться нетерпеливо ждут за дверями, чтобы войти и железной рукой изгнать из общего дома нечисть, а обычных людей научить порядку и миру.

Поворот аллеи вывел к лестнице, над которой светился из ночного тумана крыльцом пятиэтажный корпус.

— Мы пришли, ваш корпус. Теперь вы можете немедленно всех будить и поднимать панику, дескать, директор — шизофреник, а треть воспитателей — опасные маньяки. Возможно, у вас получится, и завтра сюда примчится комиссия, которая всех запрёт на целый день и будет опрашивать. «Странных» рассказов только одного отряда 1-А хватит на то, чтобы вынести решение о закрытии смены, затем всех отправят по домам. Но ложитесь лучше спать и еще раз подумаем обо всём завтра.

— Вы сказали отряду 1-А, что у нас будет выбор: прекратить всё, или попробовать сделать что-то чудесное. А потом сказали, что никакого рубильника нет. Так как же быть, если всё надо будет остановить?

— Вынуть из «Адской машины» главную запчасть — немедленно всех детей отправить по домам и для пущей верности снести лагерь.

Пашка и Сергей снова глянули друг на друга, и толстяк сказал твёрдо:

— Мы не будем поднимать сейчас панику. А завтра посмотрим.

— Большего я от вас пока не прошу. Кстати, можете оставить себе ключ от калитки в лес на память, — директор улыбнулся, — замок там уже поменяли, а то мало ли ключей по лагерю раскидано. Труп тоже нашли. Пока, мальчики, спокойной ночи.

— До свиданья, Спартак Петрович, — ответили ребята хрипло, переваривая последнюю новость.

Они пошли спать.

Корпус встретил ребят звенящими лампами в коридорах. Они думали, что будут долго говорить перед сном и не представляли, как заснут, но стоило головам прикоснуться к подушкам, как на уставшую психику снизошёл тёмный глубокий покой.