Зато, когда пошли вверх по Малинке-Мулинхэ, кавалерия стала самой ценной частью войска. Они легко уходили вперед, окружали встречные селения, несли дозоры, перекрывали все тропки. Чтобы в Нингуте раньше времени не узнали, что за горкой орда лоча идет.

Теперь же, когда лодейная рать спешивалась, конница стала вообще неоценимой. Дауры пересаживались с заводных коней на боевых, а первых обвешивали сумками с запасами еды, пороха, ядер. Носилки для пушек уже показали свою эффективность, так что даурским лошадкам пришлось тащить и их.

Перестройка войска на пеший манер заняла весь остаток дня, так что до указанной деревеньки дошли в темноте и выступать решили с утра. При дощаниках оставили местную дружину Индиги и отряд Яшки Сорокина — менее ста человек.

Пашков снова торжественно провел совет есаулов. Подобные собрания Дурной возненавидел еще в мае, до начала похода. Разумеется, официально руководил кампанией воевода. И, по местным меркам, он был сносным командиром. Только весь замысел предстоящей войны выносил в своей голове темноводский атаман. И ему приходилось каждый шаг сообщать боярину, пояснять, согласовывать и, лишь дождавшись высшего изъявления согласия, начинать воплощать. Это было неудобно, это было противно. К тому же, подход беглеца из будущего во многом изумлял Афанасия Пашкова.

«А это пошто? А это на кой?» — только и слышалось от боярина.

В этом мире войны велись неспешно. Полководцы не утруждали себя продумыванием всех нюансов заранее. Можно же потом переделать — и наплевать, что за это время войско теряет инициативу. И очень часто все — от «рядовых» до «генералов» — полагались на авось. Санька с этим боролся и в Темноводном, и среди даурских князей… теперь вот приходилось «воевать» с высшим начальством. С начальством, которое не терпело, когда ему перечили, когда с ним спорили.

Воистину, кровь могла пролиться задолго до Мулинхэ! Ситуацию спасал Ивашка, который проявлял чудеса изворотливости и дипломатии (в средневековом ее понимании). Он и Пашкову успевал подмазать лести, и Дурнова в сторонке успокаивал, да советы давал: в какой форме и в какой позе стоит воеводе свои идеи преподносить.

Ивашка в этом деле оказался на редкость многознающим.

По счастью, многие вопросы удавалось решать, не тревожа высокородного боярина. Большинство задач в пути решали темноводцы и дауры. Сложнее было, когда приказы требовалось отдавать албазинцам и полку воеводы. Первые вообще затаили немало злобы на соседей с низа, да и с даурами у них контакт не завязывался.

Но, как бы там ни было, союзники дошли до финального этапа. С утра войско начало втягиваться в долину ручья. До Нингуты оставалось верст 60, и большую часть пришлось идти в горку. Местами путь был настолько узкий, что и две лошади с пушкой в носилках не могли протиснуться. Так что амурское воинство растянулось на пять-шесть километров. Дурной, Ивашка, Мотус, Тютя непрерывно носились туда-сюда, следя за тем, чтобы все благополучно продвигались, чтобы не возникали заторы, не нарастало отставание между отрядами. Аратан всё это время всюду рассылал дозоры, которые должны были перехватывать любого человека. Но самое главное — вычислить заранее возможную засаду. Если на союзное войско нападут в такой неудобный момент — это будет крах.

Одно хорошо, хоть горы были легкопроходимыми. Никаких пропастей, обрывов и узких карнизов вдоль отвесных стен — как это часто бывает в кино — не имелось. Просто неудобные, заваленные камнями, узкие тропы. Для войска в полторы тысячи человек и почти столько же лошадей — трудности более чем достаточные.

Передовые отряды к вечеру добрались до просторной котловины, дальше которой Аратан рекомендовал не идти. Начинался спуск в долину реки Муданцзянь, где были уже обитаемые места. Остаток войска тянулся до глубокой ночи, некоторым почти не осталось времени на сон.

Июльские рассветы — ранние. И Санька решил не терять ни единого часа. С первыми лучами солнца вперед пошла вся конница. Передовые сотни уже втянулись в следующую долину. В авангарде, конечно же, шли чохары во главе с Медведем-Делгоро, а их подстраховывал Митька Тютя. Едва выбравшись на широкий простор, передовая конница собралась в кулак и двинулась к ближайшим деревенькам.

Конечно, теперь инкогнито оказалось раскрыто. Местные воцзи, хурху и прочие дючеры бросали свои дома и неслись на запад, к далекой крепости, которая стояла на берегу реки Муданцзянь. Всадники наполнили небо леденящими воплями и ринулась вперед…

Санька ничего этого не видел. Санька, срывая глотку, подгонял вперед тихоходную пешую гусеницу с нагруженными заводными лошадьми, чтобы главная часть войска не сильно отстала от авангарда. Именно во время очередных воплей на Дурнова наскочил взмыленный юный чохарец, дальний родич Делгоро и его жены.

— Началось! — радостно завопил он, играя конем на узком пятачке, свободном от непрерывной казацкой колонны.

Главная задача кавалерии — как можно скорее заблокировать все ворота Нингуты, чтобы в нее не сбегались люди. Даже обычный крестьянин, ни на что не способный в битве на открытом пространстве, на стене крепости представляет определенную угрозу. Он и камень сверху кинет, и копьем ткнет ползущего по лестнице, если, конечно, ему дадут это копье. А в Нингуте могли иметься серьезные запасы оружия.

Зная примерное расположение ворот (их во внешней стене было четыре) Аратан заранее распределил отряды родов на четыре группы. Каждая устремилась к своей цели, попутно постреливая по бегущим людям. Увы, дауры несколько переоценили свои силы, тогда как маньчжуры их, наоборот, недооценили. Из северных ворот, навстречу стала тонкой струйкой вытекать и накапливаться латная восьмизнаменная конница. Первая же сотня не стала ждать остальных и рванула навстречу людям маленького тигра. Их можно было понять: пока всё выглядело, как набег кочевников; нужно спасать добро и мирное население.

Дауры брызнули в стороны, яростно обстреливая латников. Пока особых потерь не было ни с одной из сторон. Богдойцы не могли догнать легкую конницу врага, а даурские стрелы не особо пробивали доспехи восьмизнаменников. Пару раз со стен пальнули пушки, но тоже без какого-либо эффекта.

Но вскоре в долину спустилась казацкая пехота. Темноводцы спешно начали растягиваться вправо, албазинцы — влево, оставляя центр воеводскому полку. Артиллерия пока оставалась в тылу — ее так быстро не развернуть.

Передние десятки латной конницы увидели плотные ряды косматых лоча, поняли, что случилось и уже собирались было развернуться, но сзади подходили новые группы восьмизнаменников. Просто отступить нельзя, возникнет сумятица. Да и от начальства поступил строгий приказ: смять врага! Тот самый приказ, который, по незнанию обстановки, может привести к трагедии. Особенно, если приказы вышестоящих нижестоящими не обсуждаются.

Передовые командиры обсуждать их не решились. Да к тому же, элитные конники испытывали некоторое презрение перед пехотой.

— Ударим! Сомнем! И по дуге вернемся в крепость, — решили они; спешно выстроились в шеренги и рванули на лоча.

Они неслись прямо на темноводцев. Три сотни казаков, полностью оснащенных пищалями. Слитный грохот наполнил долину, дым окутал пешее воинство. Кони врага валились наземь, но уцелевшие воины Восьми Знамен отчаянно рвались вперед. Перезарядиться лоча уже не успеют.

— Примкнуть штыки! Вставить багинеты! — неслись команды по рядам казаков, и конную лаву встретила стена не хуже копейной. Большинство лошадей не решились ломиться сквозь нее. Те же, что подчинились воле ездоков — пали, пронзенные острой сталью. Завязалась рукопашная схватка, а с боков на маньчжуров насели воины Аратана. Теперь для восьмизнаменников был один путь — назад. Независимо от того, какие там приказы отдаст мудрое начальство. Латники разворачивали коней и мчались в сторону Нингуты. По убегающим били из стрел, палили из пищалей подбегающие служилые Пашкова. А над застилаемой дымами долиной неслось многоголосое: