Обсуждали долго. Фэйхун идеей загорелся, но был полон страхов. Как добраться до далекого Пекина? Как убедить семью? Как не попасться маньчжурам, которые всех китайцев пинками гонят от Ивового палисада? Имелись и мелкие вопросы: что везти? Конечно, Су Фэйхун планировал действовать по классике…

— Нет, ну можешь и шелк тащить. Но мне его без надобности. Разве что после, когда начнем торговать дальше, на запад… Сейчас мне три вещи нужны: порох, свинец и хорошее железо.

Китаец непритворно ужаснулся.

— Да не боись! В принципе, это можно и в Корее закупать. У них точно есть, а корейцы наверняка не столь щепетильны в вопросах законности. Да и везти ближе.

Место будущего тайного рынка выбрали совместно: у приметной горы Хехцир в устье Сунгари. Почему там? Чтобы для китайцев дорога была не такой длинной, чтобы местные натки и гиляки могли в торговле участвовать и (опять же) радовались новой власти. Но главное — чтобы подольше сохранить тайну местоположения Темноводного. Если маньчжуры все-таки поймают контрабандистов, те выведут их на рынок у горы Хехцир. Но не на острог атамана Дурнова.

После всех приготовлений Санька отправил Су с подельником, надеясь на удачу. Но вопрос с будущим рынком еще оставался. Надо найти подходящее место, обеспечить прикрытие, обустроить его, наконец. И для этого он решил использовать главный балласт — оставшихся в Темноводном подельников Пущина. Терпеть эту урлу в своем острожке у него не было никакого желания.

Около двадцати казаков мрачно смотрели на победившего их врага. Были они злыми не от личной ненависти к Дурнову, а от того, что поставили не на ту лошадку. Пущин казался им намного более выигрышной ставкой. Все-таки сын боярский, обещал, опять же, горы златые. Теперь ничего хорошего их не ждет. И то, что вызвали пущинскую свору всю целиком, урлу настораживало.

— Всё, что мне хочется сделать с вами — это повесить на ближайшей осине, — начал Дурной. — Но я атаман и не могу слушаться своего сердца. А потому все вы получите шанс… в смысле, возможность вернуть свои добрые имена.

Удивились. Но настороженность только усилилась.

— Через неделю вы отправитесь вниз по Амуру. До горы Хехцир — вам покажут ее. Там найдете удобное место и построите… зимовье. Такое же неприметное с берега, как и наш Темноводный. Обустроитесь, подготовите место для… большого поселения. Ну, и по весне будете собирать ясак с гиляков в низовьях Амура и с новых данников на Ушуре. Старшим над вами будет Яков Сорокин, которому вы, поганцы, изменили.

Сорокин стоял рядом, уже проинструктированный. И не намного менее мрачный, чем прочие. Так как понимал, что и для него это тоже проверка. Проверка на то, может ли он стать настоящим командиром.

— Если Сорокин сообщит мне, что вы служили без должного рвения — отправлю вас к Кузнецу, вслед за Пущиным. Видно, судьбу его вам следует до конца разделить.

— А ежели со рвением? — настороженно спросил один из урок.

— То ничего не будет, — улыбнулся Дурной. — А что? Соболями вас осыпать? За то, что делаете то, что и прочие делают? Нет, казачки! Если станете вести себя, как прочие — то станете одними из нас. Не более того. Но и этого уже немало.

Урла даже не скрывала свой скепсис. Да и с хитрецой в глазах справиться привыкшие к подлости людишки не могли: нам на твои ля-ля, атаман, до фени; вот отъедем подальше от твоего долгяда…

— Но это еще не всё. Вы отправляетесь через неделю. А завтра туда идут вот эти парни, — и я указал на Индигу и Соломдигу. — Всё время они будут жить среди гиляков и натков. И если, хоть кто-то из местных на ваш беспредел пожалуется… Я даже Кузнецу вас не стану отдавать. Оправлю Турноса с отрядом — и вас перебьют на месте.

Нехорошко тоже стоял рядом и всем своим видом говорил: приеду и перебью. Десятник Кузнеца был особенно зол на обнаглевшую урлу, так ему можно верить.

— Не по-христьянски как-то, — с минимальной борзотой в голосе возмутился один из казаков.

— Это, — с нажимом возразил Дурной. — Как раз по-христиански… Не творите зла и насилия, трудитесь — и всё у вас будет хорошо.

Через неделю урла села на дощаник и поехала строить контрабандный рынок.

Зима пришла быстро. Жизнь в Темноводном затихла. По-прежнему, огромные усилия приходилось тратить на обеспечение прокорма увеличившегося народонаселения. Санька, как мог, рассовал людей. Помимо даурского, до холодов отстроились еще два выселка: в холмах, где жили углежоги, и на северных зейских лугах. Несколько совсем малых групп построили еще пяток заимок. В самом Темноводном осталось жить около двухсот человек, но даже от этого числа острожек трещал по швам. Надо строиться, правда, сейчас рук на это не хватало.

— Такой вот парадокс, — вздыхал Санька. — Рук много, а работать некому.

Большая часть в режиме нон-стоп искала еду в окрестных лесах. Дереба забрал часть народа на заготовку леса для постройки сразу двух новых дощаников. Ну, и конечно, многие работали на кузню. Пока не замерзла земля, нужно было накопать побольше руды, теперь же требовалась уйма древесного угля. И вообще, в хозяйстве Ши Гуна работы всегда хватало. И ее надо было как-то оплачивать.

Это Якуньку с его ткацкой мануфактурой Дурной сразу сориентировал на самоокупаемость. А кузня… это пока как бы госпредприятие. У ребят уже два горна и четыре наковальни, они вовсю чинят всё, что поломано. Но это малая часть их работы. А большая прибыли не приносит и не принесёт.

Кузница должна сделать сильнее войско Темноводья. Только как и когда — это всё еще нерешённые вопросы.

К зиме у Гуньки скопилось почти три пуда стали и более ста кило плохонького железа и чугуна. Поначалу всю сталь он забирал себе: делал хорошие инструменты. Но теперь смилостивился и сам спросил Дурнова: что ковать будем?

— Можэна копии да саб’ли, — говорил он. — Можэна лаботший вещи; можэна шилема и куйяка.

Все-таки какая-то гордость в его словах промелькнула: мол, всё могу я, Санька. Вели, что хошь…

Увы. Вредный Санька хотел невозможного.

— А пищали можешь? — спросил он, поверив во всесильность китайского коваля.

Огнестрела — замкового и фитильного — у него было почти сто стволов. На фоне прошлого года — уже неплохо. Но хотелось еще больше. Именно огненный бой здесь, на Амуре, является решающим фактором.

Надо признать, Ши Гун на пару мгновений призадумался, взвешивая за и против. Но всё равно грустно покачал головой.

— Неможэна… Холоший пищали — неможэна. Можэно свалить из полоссы… Но плоха! Размел — он свёл пальцы в колечко, давая понять, что говорит о калибре. — Размел нетошный. Зелие бах-бах — полоссы лопасса.

— Не, так не пойдет, — отмел идею атаман. — А, если отковать цельную болванку ствола и высверлить?

— Для свелыла нужэна сталь клепка-клепка, — начал пояснять Гунька. — Такой сталь… нэта. Инда — ствол пищаль куйят из мягка-мягка железа.

— Это тоже фигня… Слушай, — Санька вспомнил одну свою старую фантазию. — А из одного ствола два сделать сможешь?

Невозмутимый китаец даже брови вздел. Дурной, как мог, изложил ему свою фантазию, как из длинноствольных пищалей сделать двуствольные обрезы. Это сразу решило бы проблему и огневой мощи и нехватки рук. Пятьдесят бойцов смогут стрелять, как сотня! Длина стволов пищалей достигает метра — так неужели нельзя из них сделать полуметровые?

— Можэна, — наконец, вынес вердикт Ши Гун. — Два ствола — можэна. На огонь — и зубило бить. Дылка — завалима. Но зашем? Плохой пищаль. Мала ствол — зелий фух! Вылетал и не голеть. Пуля летает близко, сила нет. Точно — нет. Плохо. А самок? Где искать самок?

— Неужто воспроизвести не сможешь? — с надеждой спросил атаман, хотя, чувствовал, что и здесь ему не обломится. Но даже свою пищаль дал китайцу для изучения.

Гунька почти ласково водил пальцами по элементам кремневого замка. Зацепился на винте, который зажимает кремень.

— Ошэнь тлудна, — вздохнул он. — Можэна, но долга-долга.