«Вот это словеса! — восхитился Санька. — Вот это силища! Ох, нужен нам такой в Темноводном!».

Гости-казаки протиснулись, наконец, в центр круговерти и бухнулись в ножки щуплому монашку.

— Здрав будь, святый отче! — закрестился между поклонами Старик (Санька решил дать слово самому верующему из их ватажки). — Христом богом просим, смилуйся! Мы — казаки вольные с низового острожка Темноводного. Уж скока годов без причастия, без исповеди, без отпущения маемся! Снизойди! Очисть души грешные!

— Грех не прийти встречь просьбам сим, — мягко улыбнулся чернец. — Не кручинься и возликуй, человече. Ибо неустанные страдания крепят дух твой и мостят дорогу во Град Небесный, во Царствие праведников.

«Как плетет! — искренне восхищался Дурной, раскидывая земные поклоны наперегонки с прочими ватажниками. — Нет, я его точно уведу отсюдова!».

Конечно, до темноводцев очередь нескоро дошла. Да и то пришлось Евтихию освятить прозябавших вне лона церковного казаков всех разом. Даже грехи простил им… оптом, после того, как казаки дружно проорали «Каемся, святый отче!» и залились слезами.

Как же жадны оказались души этих почерствевших людей до благости. Пусть формальной — но они, действительно, этого жаждали! И Санька с удивлением понял, что и ему похорошело слегка. Хотя, формально он не был крещен. Ни в том, ни в этом времени.

«Однако, Господь милостив!» — улыбнулся атаман. Без сарказма и иронии.

Потом чернеца закружили свои дела, а у Саньки тоже забот нашлось немало. Отчитавшись перед Кузнецом за ясак, он ходил по острожку и разросшемуся подолу, искал новичков, да расспрашивал: чего прибились на Амур, чего хотят от него. Все скрытничали, но беглец из будущего терпеливо раскручивал их на откровенку. Явных авантюристов отметал, но трудовых людей примечал и даже намекал: а не желают ли, господа, испытать новые ощущения в настоящем Темноводье?

Лишь к вечеру ноги сами собой вынесли его к церковному шатру. Даже сейчас чернец Евтихий сидел в окружении нескольких человек (Старик был среди них) и о чем-то негромко говорил с ними. Санька осторожно прислушался.

—…Истина — бо сущее есть, — тихонько, почти комариком наставлял монах паству на что-то. — Тако знай: отвержение истины — ниспадение есть.

— Вразуми, батюшка, како истину ото лжи различить? — заволновались казаки.

— А истина ведома испокон веков, сыне, — улыбнулся Евтихий. — И не сокрыть, не утаить ее новолюбцам ересеродным. Вся сокровенная истина указана во святых книгах, яко мудра она, тако же и проста: люд правоверный обоя имена исповедает. Веруемо мы и в Духа Святаго, Господа, истиннаго и животворящаго, Света нашего, со Отцем и Сыном поклоняемаго. Индо за Него же стражем истово и умираем, помощию Его владычнею.

Язык попа был ветвист и вычурен даже для этих времен, Санька так и не понял, в чем же истина от неистины отличается. Но на пару слов попика «сделал стойку». Значит, истина в книги испокон веков записана… Но есть и «новолюбцы»! Матерь божья! Так ведь уже 1657 год! Точнее, на исходе 7165-й! На Руси третий год как Раскол разбухает… И вот уже до Темноводья дошли первые сполохи.

Санька решительно «вступил» в религиозный кружок и решил проверить свои подозрения.

— Скажи, отче, откуда же ложь на Руси берется, если всё в святых книгах прописано?

Евтихий какое-то время молчал, тщательно перемалывая в голове вопрос и ища подвоха.

— Индо зрю, пребываша народец ваш в сей земле благостной в невинном невежестве. Не разумеючи о лютых временах, что прииде на мать Святую Русь. Иерархи церковные со Никоном-отступником во главе учали подмену писаний! Приветили мудрецов греческих, что истину издавна забыша, да повелеша им волю Господню коверкать, да кривдою наполняти!

Народ в ужасе зажужжал.

— Якой кривдою, батюшка? — робея, спросил Тимофей Старик.

— Повеле Никон-ересиарх новолюбцам войти во храмы да монастыри, да отъяти Часовники, Уставы да Потребники, да книги прочия! И приняшеся справу вводить, Исуса повеле речеть «Иисус»… А во Символе веры, вселенским собором аще уложенном, исказити восьмой член! Убрать из строфы «Господь, истинный и животворящий» слово «истинный»! Истинное же двоеперстное крещение поменяно на троеперстие!

Теперь Санька убедился по полной, но очень осторожно сделал «контрольный выстрел»:

— Разве большая разница в одном лишнем пальце, отче? И в одной букве? Коли бог всё равно един и всемогущ.

— Вот! — голосок Евтихия резко утратил благость и опасно приблизился по высотам к ультразвуку. — Вот она сила лживой ереси! Яко прийдоша сыне православный во церкву, индо вознесет персты в нечестивом крещении, помяне имя не Божье, но схожее… Сам глаголь, Сашко-атаман, кому той сыне молитвы вознесе?

— Кому? — растерялся Санька, который, как любой нормальный советский студент, в церковной истории разбирался мало.

— Духу лукавому! — воскликнул Евтихий, позабыв последние остатки осторожности. Глаза его пламенели, и Дурной уже жалел, что сам раздул эти угли. — Мирянину мнится, что де он чтит Господа Вседержителя, а по правде, возноша он молитвы неведомой сути. Всуе утече вера его, Господь да сокрыт от яго по лукавой воле ересиархов. Сын Божий приял страдания да смерть за грехи наши тяжкие, искупиша их кровью своею. Даровал Он люду православному Царство Небесное… Индо ныне тот люд Спасения лишится! Аки молится по кривде и не богу, но демону!

Народ в ужасе притих.

— Что ж делать-то? — в растерянности спросил Старик.

— Токма одно: крепко молитися Богу, да спасет и помилует нас, яко благ и человеколюбец, — враз потеплел голос чернеца. — Чрез книги и молитвы истинные.

— Есть ли те книги у тебя, батюшка? — с мольбой в глазах почти возопили казаки.

— Есть.

Монашек ответил тихо-тихо, да с такой любовью, словно, о кровных детушках говорил.

— Аз вразумлен быша и не дал книги монастырския на справу-расправу лютую. Утаил те книги, да сокрыша от лап нечестивых.

Все выдохнули. Однако же, держит чернец аудиторию! Санька тоже тихо выдохнул. Правда, без особого облегчения.

Евтихий — раскольник. Причем, не просто консерватор (старое вот хорошо, а новое чото плохо). Нет, он идейный и насмерть убежденный раскольник не просто отрицающий реформы в церкви, но считающий их злом. А тех, кто их творит — предателями и еретиками. А это, на минуточку — почти всё руководство русского патриархата. Во главе с Никоном.

«Не слишком ли велик риск?» — задумался Дурной. Он знал, что самая лютая бучаеще впереди. Еще будут восставать монастыри и чуть ли не целые регионы. Восставать во имя старых правил. И всех ждет жестокая расправа. Стоит ли во всё это ввязываться? А Евтихий ввяжет — по нему видно!

Но с другой стороны: а нафига ему нужна тут, на Амуре, эта официальная церковь, служащая интересам боярской верхушки да царю? Если уж без веры никуда (а сегодня Санька это почувствовал с особой ясностью), то лучше тогда уж вот такая вера. Человечья. А не замотанная в парчу и увешанная серебром и златом.

Атаман Темноводного все-таки улучил момент и пересекся с чернецом наедине.

— Отец Евтихий! Поехали с нами в Темноводный. Очень ты нам нужен! Мы на Амур-реке уже много лет живем. Многие, да и я тоже, поженились на местных девках. Разумеется, никакого венчания не было.

— То грех, — насупился монашек.

— Согласен, грех, — покаянно склонил голову Санька. — Но у нас все живут по доброй воле. И с согласия родителей. И осенить брак божьим благословением тоже все хотят.

— Я на Албазине всего вторую седмицу, зрю: дела церковные тут в полном запущении, — Евтихий явно не хотел тащиться неизвестно куда, ведь сам только-только остановился после долгой дороги. Санька и умащивал, и улещивал его, но «ключик» подобрал совершенно неожиданно, когда рассказал, что в Темноводье живут казаки бок о бок с даурами, дружат уже почти с десятком крупных родов…

И они все некрещены!

Миссионерский зуд моментально проснулся в фанатичном чернеце. Пойти и обратить в истинную веру целый народ! А ведь ниже на Амуре живут еще племена… Дурной, поймав Евтихия на крючок, всячески потворствовал его фантазиям, но про себя думал: «Но большой воли я тебе не дам, чернец. Обращай, да только через любовь. Жечь идолов и, тем более, людей я тебе точно не позволю».