Повисла пауза. Я не прониклась и не впечатлилась. На сестре лорда много кто женился бы…

— Я должен вам признаться, Аллис, — начал вдруг Тайр на редкость дружелюбно. Я чуть глаза не открыла от удивления, чтобы посмотреть на его лицо. — Когда вы о ней говорите, когда вы на неё смотрите… да даже когда вы о ней думаете, и я это понимаю, мне хочется вам хорошенько врезать. Не провоцируйте.

И снова тишина.

И разве можно сравнивать «готов жениться» и «хочется врезать»? Леди, безусловно, должна была предпочесть первое, я же млела от второго…

Ис-Айрен. Город, в котором отступают формальности и правила. Город бога игры, место, где, как говорят, можно поставить на кон саму свою жизнь, и как проиграться подчистую, так и сорвать невероятный куш — совершенно новую судьбу…

Мне он сразу не понравился, ещё до того, как мы вошли. Вопреки обычному положению дел в городах, на воротах не было стражи, и вообще никого не было, вот разве что стояла при входе статуя в полтора человеческих роста — не понять, мужчина или женщина, с пугающими провалами глаз, в которые у меня не получилось не взглянуть. Да впрочем, кажется, каждый взглянул, но лично меня от этого пробрало ужасом. Она была живая, эта статуя, пусть и не совсем верное слово по отношению к камню, но назвать её безжизненной было бы ещё более неправильно. Из глубины бездонных глаз смотрело что-то любопытное и безжалостное, и оно не хотело меня отпускать — взгляд я отвела с ощутимым усилием. Но тут же постаралась убедить себя, что виной всему усталость и впечатлительность — ещё свежи переживания на проклятом болоте…

Дальнейшее впечатления о городе не исправило. Ис-Айрен, как и следовало ожидать, оказался шумным, резким, агрессивным, а наступающие сумерки лишь усугубили эффект. Казалось, все кто вышел на улицы, считали своим долгом нарушить какое-нибудь общепринятое правило приличия: на каждом углу целовались парочки, и некоторые настолько откровенно, что краснела не только женская часть нашей небольшой группы, но и даже Аллис. А платья! Местные жительницы были одеты по последней моде, и всё бы ничего, но ткани, ткани! Они были полупрозрачными, и даже в не таком уж ярком свете магических светильников ткань позволяла увидеть слишком многое, на мой ханжеский взгляд. Осуждать я даже и не думала — сама далека от правил приличия, но смотреть без смущения по сторонам не могла.

На постоялом дворе Тайр запросил три комнаты, ровно столько и нашлось, но вот в коридоре на втором этаже вышла заминка: я, не задумываясь, шагнула вслед за Тайром в комнату, уже представляя, что сейчас куда-нибудь там лягу, хоть на пол, плевать, я просто не могу больше держаться на ногах…

— Айк… Леди Айк⁈ — сказал сын барона, хотя тон его больше подошёл бы столичной гувернантке, застукавшей свою воспитанницу даже не за поцелуями, а чем похуже.

Я остановилась. Тайр, осмотревший к этому моменту комнату, сделал шаг обратно к двери, женщины Аллиса застыли в коридоре, и продолжить под их недобрыми, уставшими взглядами ему было непросто. Но он, увы, справился:

— Сейчас уже нет нужды в маскараде, и вы могли бы… Приличнее будет… нет, простите! Удобнее вам было бы с дамами!

Я посмотрела на дам, они на меня. И да! Мы впервые были единодушны — видеть друг друга не хотели ни одной лишней секунды. Разве что Ольта удивлённо хлопала глазами. Пропустила, видимо, мою фигуру из тумана, или же была так напугана, что не поняла, что к чему…

— Или в отдельной комнате! — поспешил исправиться сын барона, заработав ещё более ненавидящие взгляды дам.

Я подавила вздох — воспитанные леди ни в коем случае не вздыхают. Это вульгарно, лучше уж сразу обморок. Но вот дальше силы и воспитание меня оставили. Леди должна была поблагодарить Аллиса за заботу и принять отдельную комнату, и совершенно не бояться остаться одной, и, наверное, много чего ещё эта несчастная леди должна была, хорошо, что я уже поняла и почти приняла, что не настоящая леди. Так что я молча шагнула внутрь, а Тайр захлопнул перед носом барона дверь. И даже улыбался одними лишь глазами.

Я уснула, кажется, как только села на кровать, даже не уверена, что успела лечь. И некоторое время я действительно спала, мне даже снились обычные, дурацкие сны — Аллис в костюме дуэньи метался по постоялому двору, путаясь в подоле и еле успевая поправлять сползающий чепец, и пытался переселять постояльцев по своему усмотрению… А потом рывок, знакомый, но отчего-то болезненный, словно я не сама, и вообще, я не готова, а меня вырвали насильно, и вот я уже в огромном полутёмном помещении, и передо мной куча людей, а ближе всех какой-то молодой человек с безобразным даже в полумраке шрамом через всё лицо и безумными глазами.

— Я хочу избавиться от шрама, — говорит он. И сумасшествие на его лице проступает отчётливее.

Тот или та, чьими глазами я смотрю — отчего-то я не могу определить пол, улыбается и молчит, и проситель продолжает, дрожащим то ли от волнения, то ли от многолетней злости голосом:

— Я получил этот шрам, потому что заслонил своего брата от бешеной собаки, когда мы ещё были детьми. И дня не проходит, чтобы я об этом не пожалел! Я ненавижу себя за тот поступок, ненавижу брата, ведь его лицо осталось безупречным, и теперь он помолвлен с девушкой, которую я — я! — люблю! Я старший, она должна была быть моей!

— Значит, ты хочешь поменяться с братом? — спрашивает тот или та, в кого я имела несчастье попасть. Оно довольно. Оно любит таких — отчаянных, упёртых и глупых. — Я не могу просто избавить тебя от шрама, но могу отдать шрам ему. Ты этого хочешь? А ты женишься на его невесте. Ведь только этот рубец мешает ей тебя любить?..

Голос чудовища — иначе и не назовёшь, как бы оно ни выглядело — вкрадчив, но я отчётливо слышу в нём насмешку. А парень — нет. И, кажется, подобная перспектива — не просто избавиться, а передать брату, нравится ему даже больше.

— Да! — говорит он. — Да, я хочу!

— Ставки приняты, игра началась, — улыбается чудовище. — Но знай: если она в течение месяца не станет твоей, ты станешь куда уродливее, чем был.

«Таким, как твоя душа» — добавляет еле слышно чудовище, но проситель не слышит и не слушает — он ощупывает лицо, с которого исчез злополучный шрам, и в глазах его блестят слёзы радости. Он истово кланяется и устремляется к выходу, а я пытаюсь уйти, покинуть всемогущее чудовище, являющееся, видимо, то ли жрецом бога Игры, то ли его воплощением… И у меня ничего не выходит, вернее, выходит что-то странное — картина перед глазами меняется, и вот я уже стою где-то в другом месте, и лица просителей другие, но всё идёт по тому же сценарию. Я делаю ещё одну попытку, но с тем же результатом. Замкнутый круг… Приходится смотреть, хотя от тех порывов души, которые просители демонстрируют, большей частью мерзко и стыдно.

Просителей много. Больше всё молодые, но была и одна дама среднего возраста, и она отчаянно хотела вернуть красоту и молодость. И — увы, но просители, кажется, сплошь собрались одинаковые — готова была расплатиться своей дочерью. С ней бог Игры обошёлся примерно так же — не выйдет замуж за полгода по взаимной любви, состарится на сорок лет сразу.

Когда взгляд очередного чудовища — я сбилась, какого по счёту, упёрся в Тайра, я перепугалась очень сильно. И разозлилась на некроманта — ну неужели он настолько дурак, чтобы ввязываться в игру с этим⁈ К счастью, натворить ничего я не успела, как и выдать себя…

— Лорд хочет играть? — удивительно учтиво спросило чудовище. А Тайр, что не менее удивительно, не стал ерепениться как обычно, и отрекаться от именования лордом:

— Всего лишь просить об услуге, — отозвался он не менее учтиво. — Мне нужно выиграть всё у одного человека. Вообще всё, что у него есть.

— Что взамен?

— Назначь плату.

— Сыграй со мной, — чудовище разве что не мурлыкает. И оно… оно просит!

— Нет. Называй плату.

— Хорошо, пусть будет плата, лорд. Но если передумаешь, предложение об Игре открыто для тебя в любой момент в любом месте.