2. Военным советам армий и прежде всего командующим армиями: а) безусловно снимать с постов командиров и комиссаров корпусов и дивизий, допустивших самовольный отход войск с занимаемых позиций без приказа командования армии, и направлять их в военный совет фронта для предания военному суду.
б) сформировать в пределах армии 3—5 хорошо вооружённых заградительных отрядов (до 200 человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникёров и трусов и тем помочь честным бойцам дивизий выполнять свой долг перед Родиной.
в) сформировать в пределах армии от пяти до десяти (смотря по обстановке) штрафных рот (от 150 до 200 человек в каждой), куда направлять рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на трудные участки армии, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления перед Родиной.
3. Командирам и комиссарам корпусов и дивизий: а) безусловно снимать с постов командиров и комиссаров полков и батальонов, допустивших самовольный отход частей без приказа командира корпуса или дивизии, отбирать у них ордена и медали и направлять их в военные советы фронта для предания военному суду.
б) оказывать всяческую помощь и поддержку заградительным отрядам армии в деле укрепления порядка и дисциплины в частях.
Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах, штабах.
Народный комиссар обороны
И. Сталин».
Малиновскому всё было ясно. Сталин считает, что отступление Южного фронта, как и других фронтов, — результат вредных настроений, суть которых в том, что страна необъятная и нет ничего трагического в нашем отступлении. Кроме того, это результат разлагающего действия трусов и паникёров, которые увлекают в отступление хороших бойцов и открывают врагу фронт.
Он прав? Да, но лишь отчасти. Если бы только это! Разве только в этом причина наших неудач, нашего позорного отступления? Если бы причина крылась только в трусах и паникёрах, то с ними можно было бы легко справиться. Тем более, что трусов и паникёров, что ни говори, меньшинство, а смелых, стойких и отважных бойцов, честно выполняющих свой долг по защите Отчизны, — большинство. Значит, причина отступления не только в том, о чём говорит в приказе Верховный? Почему он не сказал о том, что Ставка, а значит, и Верховный Главнокомандующий просчитались в определении стратегических направлений наступления немецких войск? Малиновскому было хорошо известно, что основные силы сосредотачивались на Центральном направлении, так как предполагалось, что гитлеровские войска будут иметь своей главной целью возобновление наступления на Москву. Хотя данные разведки убедительно свидетельствовали о том, что противник готовит главные удары на юге, эти данные не были приняты во внимание, а поэтому юго-западному направлению выделялось намного меньше сил и средств, чем западному. Главные резервы были сосредоточены в основном в районах Тулы, Воронежа, Сталинграда и Саратова. Разведка также доносила, что в результате летнего наступления немцы планируют не только добиться военно-стратегических побед, но, главное, парализовать экономику Советского государства. Поэтому главными направлениями наступательных ударов для них станут Кавказ и Сталинград. В случае успеха наступления немцы рассчитывают, что кавказская нефть, донецкий уголь, индустрия Сталинграда будут у них в кармане. Так почему же все эти данные разведки были игнорированы Ставкой, а следовательно, и Сталиным, и почему, наконец, об этом ни слова не говорится в приказе? А ведь это тоже одна из причин поражений Южного фронта!
Но и это ещё не всё. В приказе Сталина нет ни слова о том, что противостоящий Южному фронту противник значительно, многократно сильнее, что он обладает огромными преимуществами в технике и вооружении. Малиновскому было хорошо известно, что по количеству людей и боевой техники наши войска на участке фронта уступали гитлеровцам примерно в полтора раза! Но и об этом — ничего в приказе № 227.
Конечно, из истории военного искусства известны случаи — и нередкие, — когда армия побеждает не числом, а умением. Но не при таком перевесе! Нельзя сбрасывать с весов и обстоятельства. Тут играют свою роль множество факторов, вплоть до времени года и ландшафта местности. На южном направлении в это время стояло жаркое лето, а местность представляла собой сплошную степь, по которой танки катились, как по скатерти. На небе — ни единого облачка: раздолье для немецких самолётов.
Вот и результат: под мощными ударами вражеских танков, артиллерии и авиации войска Южного и Юго-Западного фронтов покатились назад, на восток. В начале июля 6-я полевая и 4-я танковая армии противника начали наступление из района южнее Воронежа вдоль правого берега реки Дон, а 1-я танковая армия — из района Артёмовска в направлении на Кантемировку. Немцы рвались к большой излучине Дона и уже к середине июля захватили Валуйки, Россошь, Богучар, Кантемировку и Миллерово. Они нацелились теперь на два направления: восточное — на Сталинград и южное — на Кавказ.
Размышляя обо всём этом, Малиновский вовсе не собирался себя оправдывать. Ещё в юности он решил, что всегда будет следовать суровому, но мудрому правилу: «Вини во всём себя». В самом деле, даже в этих условиях, когда тебя превосходит противник, ты должен был найти выход, не допускающий такого панического отступления. И коль ты такое отступление допустил, не проявил всей своей воли, не внушил решимости своим подчинённым, не проявил военной хитрости и, отступая, успокаивал себя тем, что таким образом сохранишь армию, которая постепенно опомнится, придёт в себя и, подкреплённая свежими резервами, пойдёт вперёд, круша противника, то грош тебе цена как командиру. А если уж говорить о погоде и о ландшафте, то они одинаковы и для немцев, и для тебя. Что мешает тебе лучше немцев двигать вперёд свои танки по той же степной равнине? Что мешает твоим самолётам столь же вольготно резвиться в чистом летнем небе, как резвятся «ястребы» с чёрными крестами на крыльях? Да, но насколько меньше их у тебя — танков и самолётов.
Как бы то ни было, ещё не всё упущено и не всё потеряно. Теперь главное — выполнить приказ Сталина. А прежде чем его выполнять, надо, чтобы этот приказ стал известен всему фронту — от бойца в окопе до генерала на командном пункте. Тоже задачка не из простых! Но тут уж должны постараться командиры и политработники всех степеней, да так постараться, чтобы этот приказ стал законом жизни всего фронта...
Малиновский срочно собрал Военный совет. Подходя к блиндажу, где его уже ждали члены совета, он вдруг, будто споткнувшись, остановился и замер. Сопровождавшие офицеры безмолвно переглянулись между собой. Может, командующий приметил какой-то непорядок? Или ему вдруг стало плохо?
Они не догадались, что Малиновский, словно заворожённый, не сводил глаз с самого обыкновенного репейника, пышно разросшегося у входа в блиндаж. Он всматривался в него как в предмет, вызывающий в памяти нечто значительное и прекрасное.
Так и было: в голове у Родиона Яковлевича словно «вспыхивали» строки из толстовского «Хаджи-Мурата»:
«Я набрал большой букет разных цветов и шёл домой, когда заметил в канаве чудный малиновый, в полном цвету, репей того сорта, который у нас называется «татарином» и который старательно окашивают, а когда он нечаянно скошен, выкидывают из сена покосники, чтобы не колоть на него рук. Мне вздумалось сорвать этот репей и положить его в середину букета. Я слез в канаву и, согнав впившегося в середину цветка и сладко и вяло заснувшего там мохнатого шмеля, принялся срывать цветок. Но это было очень трудно: мало того, что стебель кололся со всех сторон, даже через платок, которым я завернул руку, — он был так страшно крепок, что я бился с ним минут пять, по одному разрывая волокна. Когда я, наконец, оторвал цветок, стебель уже был весь в лохмотьях, да и цветок уже не казался так свеж и красив. Кроме того, он по своей грубости и аляповатости не подходил к нежным цветам букета. Я пожалел, что напрасно погубил цветок, который был хорош в своём месте, я бросил его. Какая, однако, энергия и сила жизни, подумал я, вспоминая те усилия, с которыми я отрывал цветок. — Как он усиленно защищал и дорого продал свою жизнь».
