Перед отъездом из Москвы Черчилль пригласил в английское посольство представителей прессы, чтобы поделиться результатами своего визита.

— Когда я приезжал сюда в прошлый раз, — начал английский премьер, — Сталинград всё ещё был в осаде. Гитлер находился в восьмидесяти—девяноста пяти километрах от Москвы, а от Каира даже ещё ближе. Это было в августе тысяча девятьсот сорок второго года... С тех пор события приняли иной оборот, мы одержали не одну блестящую победу и покрыли огромные расстояния... В этот раз я нашёл здесь атмосферу надежды и уверенности в том, что испытаниям придёт скорый конец. Но нам предстоит ещё немало жестоких боёв. Противник сопротивляется отчаянно, и лучше, если мы будем трезво оценивать те темпы, какими может быть достигнута окончательная победа. Однако мы ежедневно получаем хорошие новости, и поэтому нам трудно не быть оптимистичными.

Черчилль сказал также, что его совещания с маршалом Сталиным содействовали улучшению межсоюзнических отношений.

— Мы вникли самым глубочайшим образом в проблемы, связанные с Венгрией, — продолжал, всё более воодушевляясь, Черчилль, — и я считаю себя вправе утверждать, что нам удалось достигнуть хороших результатов и существенно уменьшить наши расхождения... Нельзя допустить, чтобы Венгрия стала уязвимым местом в наших отношениях...

Затем Черчилль перешёл к Балканам, сказав, что решить любую из балканских проблем путём переписки было очень трудно и это обстоятельство послужило ещё одной важной причиной его приезда в Москву. Он признался, что при обсуждении балканских проблем его министру иностранных дел Идену пришлось нелегко. О конкретных трудностях английский премьер предпочёл дипломатично умолчать...

Сталину во время переговоров очень хотелось напомнить Черчиллю, что Венгрия всегда занимала особое место в стратегических планах англо-американского блока. Для этого ему было бы достаточно упомянуть такой симптоматичный факт: Англия объявила войну Венгрии только в конце 1941 года, а США и того позже — в июне 1942 года. И это в то время, когда Венгрия с первых дней войны была впряжена в «германскую колесницу». Хортисты[9] неустанно молили Бога о том, чтобы англичане и американцы пришли в Венгрию раньше советских войск, возлагая надежды на то, что русские не смогут преодолеть Карпаты. Эти мечты и надежды полностью совпали с мечтами самого Черчилля. После войны он признавался в своих мемуарах:

«Я очень хотел, чтобы мы опередили русских в некоторых районах Центральной Европы. Венгры, например, выразили намерение оказать сопротивление советскому вторжению, но они капитулировали бы перед английскими войсками, если бы последние могли подойти вовремя».

...Таким образом осенью 1944 года Венгрия оказалась в эпицентре военно-политических событий в Европе. И потому наступление фронта Малиновского, как и наступление соседнего с ним фронта Толбухина, приобретало не только военное, но и политическое значение. Боевая обстановка сложилась так, что «первую скрипку» в освобождении Венгрии выпало играть 2-му Украинскому фронту.

Гитлер хорошо понимал, что потерять Венгрию означает потерять Австрию и Чехословакию и, по существу, открыть советским войскам дорогу в южные промышленные районы самой Германии. Он перебросил сюда двадцать две дивизии, и генерал Фриснер, чудом унёсший ноги из Румынии, сформировал мощную группу. Весь оборонительный рубеж фюрер назвал лирически: «Маргарита».

На пути к столице Венгрии Будапешту стоял город Дебрецен. Малиновскому вспомнилась весна сорок третьего года на Украине, Апостолово, сплошная распутица. Здесь, под Будапештом, погода была похожа: проливные дожди, кругом одно сплошное болото. Надежда была на «тридцатьчетвёрки», которые преодолевали всё, что казалось непроходимым.

Битва с противником и с непогодой продолжалась двадцать три дня. В результате фронт Малиновского продвинулся почти на три сотни километров! После мощных ударов танков, артиллерии и пехоты будапештская и трансильванская группировки противника оказались разобщёнными, в плен сдалось более сорока двух тысяч солдат и офицеров. Трофеями стали более тысячи танков и штурмовых орудий, две с половиной тысячи орудий и миномётов, восемьсот самолётов.

В итоге Дебреценской операции войска 2-го Украинского фронта вышли на рубеж Чоп-Сольнок-Байя протяжённостью более восьмисот километров. Наступление в поистине невыносимых условиях сильно истощило войска: люди были вымотаны до предела, тылы завязли в бездорожье, части испытывали большой дефицит боеприпасов, горючего, продовольствия. Требовалось время, чтобы прийти в себя, получив передышку после непрерывных четырёхмесячных боёв. И конечно же, надо было как можно основательнее продумать план взятия Будапешта. Главная роль здесь отводилась 46-й армии генерал-лейтенанта Шлемина, участвовавшего ранее в Никопольско-Криворожской, Одесской, Ясско-Кишинёвской операциях. Его армия пятнадцать раз отмечалась в приказах Верховного Главнокомандующего за успешные боевые действия.

Неожиданным препятствием на пути к Будапешту оказались разногласия Малиновского со Ставкой. Малиновский и Захаров были уверены, что Будапешт следует брать с северо-востока. Ставка настаивала на другом направлении — юго-восточном, полагая, что эти подступы к городу укреплены значительно слабее.

И, не считаясь с тем, что фронту требуется передышка, что нельзя наступать на Будапешт до подхода свежих резервов, Сталин требовал брать венгерскую столицу немедленно.

Разговор Малиновского со Сталиным был до предела накалённым.

— Товарищ Сталин, для выполнения плана Ставки мне необходимо перегруппировать силы и средства, сосредоточив их на юго-восточном направлении. В условиях почти полного бездорожья этот манёвр отнимет много времени и сил, что даст возможность противнику разгадать наши замыслы и ещё более прочно подготовить свою оборону.

— Товарищ Малиновский, вы обязаны во что бы то ни стало в самое ближайшее время овладеть Будапештом. — Казалось Сталин пропустил мимо ушей всё услышанное.

— В таком случае, товарищ Сталин, я прошу разрешения дать мне хотя бы пять дней для того, чтобы подтянуть для поддержки 46-й армии 4-й гвардейский механизированный корпус. Тогда армия Шлемина будет усилена двумя мехкорпусами и сможет нанести по Будапешту более мощный удар.

— Вы предстаёте аполитичным человеком, если не понимаете политического значения взятия Будапешта в максимально сжатые сроки. Такая аполитичность большевикам не присуща. — Сталин произнёс эти слова вроде спокойно, но Малиновский почувствовал, как в них проступает едва скрываемый гнев.

И всё же он решил настаивать на своём.

— Я хорошо понимаю политическое значение взятия Будапешта, — Малиновский прекрасно знал, что Сталин не терпит такого рода возражений: если сказал, что командующий политически близорук, значит, так оно и есть. — Пять дней отсрочки наступления — это тот минимум, который необходим фронту, чтобы обрести второе дыхание. Если мы бросим армию Шлемина до подхода мехкорпуса, мы можем погубить её и не добиться успеха.

Родиону Яковлевичу хотелось добавить другие слова: «Погубим не только армию, но и провалим всю Будапештскую операцию. В лучшем случае затянем — на долгое время». Но он отлично знал, что Сталин этих слов ему никогда не простит, а результат разговора будет тот же. Некоторое время трубка молчала. Наконец прозвучали негромкие сухие фразы:

— Столица Венгрии должна быть взята к 7 ноября. К празднику Великой Октябрьской социалистической революции!

Малиновский не мог знать, что в это время на столе Верховного лежала телеграмма члена Военного совета Льва Захаровича Мехлиса:

«Противостоящие нашему фронту части 1-й венгерской армии находятся в процессе разложения и деморализации. Ежедневно войска берут по 1000— 1500—2000 и более пленных... 18-я армия взяла за один день 2500 пленных, причём сдавались в плен целыми подразделениями... В связи с обходными манёврами войск фронта многие венгерские части попросту рассыпались, и отдельные группы солдат бродят по лесам, часть с оружием, часть без оружия, некоторые переоделись в гражданское...»