— Американцы, кто же ещё! Суки! — раздался другой голос, в котором явно звучали нотки агрессии.

Я еле смогла вернуться на своё место и сесть, так как мне стало плохо, я ведь понимала, что для пассажиров я теперь могу стать олицетворением врага. Где-то в душе я надеялась, что это не американские ракеты, но разум подсказывал, что другого не дано.

А потом в начале вагона появился проводник и несколько военных, которые направились в мою сторону и у меня вообще всё внутри похолодело и кажется я вспотела. Но они прошли мимо, не обратив на меня никакого внимания.

Я поняла, что меня сейчас вырвет, и поспешила в туалет, где меня, да, вырвало. Голова стала кружиться, думаю, у меня началась паническая атака. Кто-то постучал в дверь:

— Как вы там? Вам плохо? — раздался голос.

— Угу, — только и выдавила я, боясь выдать себя акцентом.

Просто я не знала, как отреагируют люди, узнав, что я гражданка США. Хорошо, если стали бы просто злобно шептаться, а то могли ведь и что похуже сделать.

Я умылась и вышла из туалета, за дверью стояла проводница.

— Да, жуткое зрелище, не все такое могут выдержать, — понимающе произнесла она.

Я лишь закивала головой, говорить я откровенно боялась. И надеялась, что ничем не выдам в себе американскую гражданку. Вернулась к себе на место и так и просидела до конца поездки. А чем ближе к городу мы подъезжали, меня снова стало колотить, ведь я не знала, что делать дальше: одна в чужом городе, в чужой стране, которая к тому же, воюет с твой страной (к моменту прибытия на вокзал, машинист объявил об этом по радио).

Ещё несколько часов назад у меня было всё расписано, я знала, что у меня забронирована гостиница, что через пару дней я смогу поехать в Москву, а оттуда полететь домой. А что делать сейчас? Где ночевать, как добраться до Москвы? Да и есть ли в этом смысл, и существует ли ещё Москва? В итоге, походив по вокзалу, посидев в зале ожидания, я решилась пойти в гостиницу, где у меня был забронирован номер. Маршрут я знала по памяти, там было относительно недалеко даже пешком.

Я решила, что терять мне нечего, и что перспектива попасть в тюрьму гораздо лучше, чем остаться на улице без вещей и еды, тем более, что приближалась зима.

Я добралась до гостиницы и, ещё немного подумав, всё-таки зашла внутрь. У стойки я увидела молодую девушку — менеджера отеля, которая смотрела последние новости, там как раз шла речь о нападении и потере нескольких крупных городов. Сказали, что какой-то пригород Москвы тоже был атакован, остальные ракеты были сбиты. Санкт-Петербург спасти не удалось.

А потом сказали, что Россия нанесла ответный удар по Соединённым Штатам Америки. Я слушала перечисление поражённых целей, и боялась услышать название родного города, но менеджер выключила телевизор, и репортаж оборвался на полуслове.

Менеджер посмотрела на меня строго, но в её глазах я не увидела какой-то жуткой агрессии, скорее даже понимание. Она взяла мой паспорт и стала заполнять бумаги.

— Я должна буду сообщить о вас в полицию, поступили новые указания от правоохранительных органов. Так будет лучше для вашей же безопасности.

Мне оставалось только согласиться. Я взяла ключ и прошла в свой номер.

Потом ко мне действительно приехали из полиции, и кажется ещё кто-то из другой службы, ФСБ, если не ошибаюсь. Со мной долго общались, я расписалась в каких-то бумагах, но видимо, они поняли, что я действительно обычная туристка, которая оказалась здесь волею судеб, и не представляю никакой опасности. Скорее уж опасность может грозить мне.

Нет, меня здесь никто не винит. Никто не преследует и не оскорбляет. По-моему, мне даже сочувствуют. Я стараюсь много не говорить, по крайне мере мне так советовали люди из полиции, приставить к каждому иностранцу охранника они не могли, по крайней мере до того момента, пока не решат, что с нами делать.

С тех пор я здесь. Помогаю в лагере для беженцев. Персонал лагеря знает, что я американка, да. С беженцами я стараюсь не говорить, чтобы не выдать себя акцентом, всё-таки у них есть причины ненавидеть меня. Точнее, не столько меня, сколько мою страну, реакция может быть самой разной, но и сидеть без дела на пособии я тоже не могу. Я не хочу сказать, что я пытаюсь получить некое прощение, работая в лагере, но всё-таки…

***

Выходя из кабинета, майор Гареев как бы между прочим спросил Влада:

— У тебя есть знакомые пограничники?

Влад серьёзно напряг память, но нет, ничего такого не вспомнил. Прямо вот чтобы пограничники… нет, не было таких знакомых.

— А чем вызван вопрос, если не секрет? — Влад вспомнил, как недавно говорил с Потапенко, и тот ему рассказывал про "контуженного" пограничника.

— Да интересовался тут тобой один погранец, но, судя по всему, погранвойскам имеет такое же отношение, как я к Большому театру. Скорее всего, он из Конторы. Я краем уха слышал, решил сначала тебя спросить. Не исключено, что это всё по тому делу с провокатором.

— Погранслужба, насколько помню, в структуру ФСБ входит. Так что неудивительно, что он, как вы выразились, из Конторы.

— Влад, погранслужба, конечно, подчиняется ФСБ, но Контора — это Контора. И пограничник тот разве что нарукавный знак пограничной службы носит, не больше.

— Хм, понятно. Точнее, ни черта не понятно. Если бы вы сказали, что меня искал какой-нибудь полицейский, или даже следователь, этого вполне можно было бы ожидать: и там и там у меня были знакомые. А с Конторой я по-настоящему столкнулся только после того случая с провокатором. Так что нет, знакомых из пограничников у меня нет, и не было.

— Ну, ты всё равно имей в виду. Напрямую меня он о тебе спрашивал, поэтому я ничего не сказал, но имей в виду, что тебя могут вызвать на разговор.

— Спасибо, буду, — поблагодарил Гареева Влад.

Они разошлись, каждый по своим делам. Первая половина дня прошла в стандартном режиме, полном служебных дел и рабочей суеты, связанной с управлением лагерем, тем более, что сегодня пришла очередная партия беженцев, которых нужно было как-то разместить в далеко не резиновом лагере, рассортировать их по степени состояния здоровья (облучённыхс явными признаками инфекции отсеяли ещё на подъезде к городу, отправив в лагеря с особым режимом), обеспечить их едой, лекарствами и тёплыми вещами. Добавьте сюда необходимость гасить то и дело возникающие конфликты между самими беженцами по самым надуманным предлогам.

Тем временем прибывающих людей уже распихивали по всем свободным помещениям в городе, и вопрос использования брошенного частного жилья уже перестал быть чем-то из разряда гипотетического. То там, то здесь вырастали никем, кроме самих беженцев, не управляемые палаточные городки, что естественным образом вызывало рост преступности, и соответственно рост чёрного рынка. Как бы не работали правоохранители, как бы не следили внутренние службы безопасности, у барыг можно было купить всё, начиная от антибиотика, и заканчивая армейским сухпайком.

За городом быстро приводили в порядок старую взлетно-посадочную полосу некогда заброшенного аэродрома, укладывая новые бетонные плиты. Походу готовились принимать тяжелые транспортники. Вопрос, для чего: сюда что-то доставлять типа техники и войск, либо наоборот вывозить от сюда. Вопрос беженцев и гражданского населения стоял остро и автомобильный транспорт так же как и железнодорожный не справлялся с вывозом людей в отдалённые регионы, наименее пострадавшие от ядерной атаки, тем более, что сухопутные коммуникации то и дело подвергались атакам диверсионных групп или просо ракетным ударам.

Наличие большой концентрации гражданского населения в городе делало его притягательной целью для нанесения ракетно-бомбового удара. Да, противовоздушная оборона и авиация пока справлялись и не позволяли вражеским бомбардировщикам, в том числе беспилотникам проникать вглубь воздушного пространства, но исключать прорыва было нельзя, а посему людей надо было по возможности эвакуировать, как можно дальше, в том числе в глубь территорий союзных государств, расположенных по соседству, о чём велись переговоры с Казахстаном и даже с Монголией.