Очередь прошила крыло «брюстера», вырвав из него клочья обшивки. Финн занервничал и заметался. Это тебе не «чаечек» и санитарные колонны расстреливать. Краем глаза замечаю, как в стороне появились ещё два самолёта.
– Тринадцатый! Здесь Дункан! Идём на помощь!
– Справлюсь. Возвращайтесь в район патрулирования.
– Принял! Ухожу в район.
Пара «яков» плавно ушла в вираж, ложась на обратный курс.
– Командир, я сверху прикрою.
Истребитель Санчеса пошёл в набор высоты. Молодец, не лезет на добычу вожака.
На вираже я всё же смог подловить вёрткого финна и всадил очередь прямо в двигатель. «Брюстер» чадно задымил и полез в резкий набор высоты. В верхней точке он свалился на крыло, и от него отделилась фигурка человека. Пара секунд – и в небе расцвёл цветок купола парашюта. Руки чесались страшно, так хотелось расстрелять этого гада в воздухе, но решил этого не делать. Финна сносило прямо на позиции зенитчиков, и там его примут в «ласковые» руки. Лишь бы до смерти не забили.
Только сейчас я почувствовал, что весь насквозь мокрый. Бой занял считаные минуты, а казалось, что пару часов.
– Командир, чисто, – бдит наверху Санчес.
– Возвращаемся, – устало откинулся я на бронеспинку.
Опять прошли на малой высоте над Дорогой жизни, покачиванием крыльев приветствуя колонны, везущие в Ленинград жизнь.
ХРЯСЬ! Мой кулак впечатался в столешницу, заставив стоящие на ней чернильницу и пару стаканов с чаем подпрыгнуть. Я был в бешенстве. Точно так же, как совсем недавно дома у Светланы. Передо мной лежали фотографии, на которых были запечатлены растерзанные пулями маленькие дети. Крошечные тела, залитые кровью, с оторванными ручками и ножками, разорванные пополам. Пули калибра 12,7 миллиметров и взрослого могут разобрать на части, что уж говорить о детях.
В колонне с детьми, расстрелянной финскими асами, возвращался из командировки в Ленинград фотокорреспондент одной из газет. Вот он и зафиксировал на камеру сам момент и результат атаки на санитарный автобус и грузовик. Другие машины в колонне не пострадали. Нашему особисту Данилину через знакомого в особом отделе Ленинградского фронта удалось раздобыть эти фотографии.
– Я хочу увидеть эту тварь!
Я не говорил, а рычал. Ненависть просто захлёстывала меня.
– Илья, успокойся, давай без глупостей, – положил мне ладонь на плечо стоящий рядом Гайдар с белым как снег лицом, который тоже видел эти фото.
– Глупости?! Это, по-твоему, глупости?! – Я схватил фотографии и потряс ими перед лицом Гайдара. – Да я эту суку голыми руками на куски порву!
– А ну тихо! – громко хлопнул ладонью по столу Данилин. – Успокойся, Илья! Ты боевой лётчик, дважды Герой Советского Союза, так что держи себя в руках! Вот, выпей, – протянул он мне наполовину наполненный стакан.
Как оказалось, там был чистый спирт, но я влил его в себя одним глотком, не замечая вкуса. Дыхалку перехватило.
– Кто он? – отдышавшись, уже спокойно спросил я.
– Прапорщик Эйно Юутилайнен. На сегодняшний день имеет на своём счету семнадцать сбитых. Матёрый, сволочь, ещё в Зимнюю отметился.
– Я должен его увидеть.
– А вот теперь я уже и не знаю, стоит ли. Ты его там прибьёшь, а он ещё должен дать нужные сведения. Хотя он сам просил о встрече с лётчиком, который его сбил.
– Всё, я успокоился. – Я перевёл дыхание, действительно успокаиваясь, хотя где-то внутри всё ещё клокотала ненависть. – Обещаю, что глупостей делать не буду.
В комнате, куда меня провели, предварительно забрав пистолет, за столом сидел крепкий мужчина в форме с двумя шпалами в петлицах[68] и щитом и мечом на рукаве. Рядом с ним, пристроившись сбоку от стола, на табурете расположился молодой парень в очках с круглыми стёклами, с одиноким кубиком в петлице[69] и без какой-либо аппликации на форме. А перед ними метрах в двух от стола спиной к входу сидел их собеседник.
Услышав, что кто-то вошёл в комнату, сидящий ко мне спиной финн попытался обернуться. Отчасти у него это получилось, и моему взору открылась шикарная картина: вся левая сторона его лица представляла собой один сплошной синяк. Похоже, его хорошо отделали зенитчики, в чьи руки он попал сразу после приземления, а может, и здесь уже обработали, хотя это вряд ли.
– Здравствуйте, товарищ гвардии майор, – первым поздоровался со мной сотрудник особого отдела. – Вот познакомьтесь. Прапорщик Эйно Юутилайнен. Именно его вы сбили. Он очень хотел увидеться с вами, и мы сочли возможным пойти ему навстречу. А это, – он кивнул на сидящего сбоку паренька, который тут же вскочил с места и вытянулся в струнку, – наш переводчик с финского младший лейтенант Чувилин.
– Здравствуйте, товарищи, – поздоровался я в ответ. – Думаю, что переводчик не потребуется. Я прекрасно говорю по-немецки, да и прапорщик его тоже должен знать. Всё же, как-никак, язык его хозяев.
Я прошёл к столу, и старший лейтенант встал и уступил мне своё место, а сам отошёл чуть в сторону. Я положил на стол папку, с которой пришёл, и посмотрел прямо в глаза финну. Он пытался изображать из себя героя, но не выдержал и отвёл взгляд.
– Встать! Aufstehen! – рявкнул я, едва Юутилайнен отвёл взгляд.
От моего рыка вздрогнул даже старший лейтенант, а переводчик аж подпрыгнул на табурете. Юутилайнена словно пружиной подбросило вверх от неожиданности. В том, что он знает немецкий, я не сомневался. Читал я о нём в своё время, и биографию его читал. Интересно мне было. И там было написано, что в небо его потянуло после прочтения книги лучшего немецкого аса Первой мировой войны барона Манфреда фон Рихтгофена. И читал он её на языке оригинала, то есть на немецком.
– Если вы не уважаете старшего по званию, хоть и противника, то и чёрт с вами. Извольте тогда уважать рыцаря Британской империи. – Я говорил на немецком, и финн прекрасно меня понимал. – Вы хотели меня видеть, и вот я здесь. Признаться, я тоже желал этой встречи, но лишь с целью убить вас, Юутилайнен, самым изощрённым способом. Но потом решил, что марать о вас руки – это ниже моего достоинства.
– Большевик говорит о достоинстве? – словно плюнув, произнёс Юутилайнен, пытаясь при этом изобразить героическую позу. Да, на немецком он говорил вполне свободно. – Какое достоинство может быть у варваров?
– Ах да, как я мог позабыть? – Мой голос сочился сарказмом. – Ведь вы мните себя частью так называемого цивилизованного мира. Видимо, в вашем понимании расстрел санитарных машин, на которых только абсолютно слепой не увидит изображение Красного Креста – это и есть образец поведения цивилизованного человека? Знаете, прапорщик, если бы вы расстреляли машины, в которых ехали военнослужащие, то я бы и бровью не повёл. Идёт война, а на войне, случается, солдаты гибнут. Но вы прицельно и избирательно били именно по санитарным машинам, тем самым сознательно нарушая не только нормы международного права, но и элементарные нормы морали. Однако и это ещё не самое страшное, и на это можно было бы закрыть глаза. Но вы расстреляли машины, в которых из города эвакуировали маленьких детей.
Я не торопясь, стараясь, чтобы от накатившей ярости не тряслись руки, развязал тесёмки на папке, которую принёс с собой, и вытащил оттуда фотографии. Затем встал и вплотную подошёл к финну.
– Вот, полюбуйтесь на деяния рук своих, Юутилайнен. Вот эту девочку звали Маша. Ей было три годика. Ваши пули оторвали ей обе ножки. Самое удивительное, что она была ещё жива и в сознании, когда её достали из полусгоревшего санитарного автобуса. Она умерла на руках у санитаров. СМОТРЕТЬ! – рявкнул я, видя, что Юутилайнен отводит глаза. – Вот это брат с сестричкой. Им было четыре и два с половиной годика соответственно. Их тела разорвало пополам. Они умерли мгновенно. А вот что осталось от этих детей. Опознать, кто есть кто, не смогли. Видите эту кучу кусков человеческих тел? Это дети. Пять или шесть.
