Как там у поэта? Гвозди бы делать из этих людей? Нет, не гвозди. Это броня. Несокрушимая броня. Это ежедневный, ежечасный, ежеминутный подвиг. И таких примеров в блокадном Ленинграде много.

Взять, например, Даниила Кютинена. Когда я читал про него, у меня мурашки бегали по всему телу. Смог бы я поступить так, как он? Честно, не знаю. Не уверен. Он, пекарь, умер на своём рабочем месте, как было написано в свидетельстве о смерти, от дистрофии. Это же просто уму непостижимо! Пекарь (!) не съел ни крошки (!) хлеба, который выпекал. Хлеба, который мог бы спасти его жизнь. Вот кого надо канонизировать как святого, вот кому устанавливать огромную мемориальную доску в Питере, ему, а не соучастнику убийства сотен тысяч ленинградцев Маннергейму. Да не простую, а из чистого золота.

За день и ночь метель окончательно стихла, и небо расчистилось. Утром с Санчесом вылетели в патрулирование вместе с третьим звеном: нужно было ознакомиться с районом в воздухе. На аэродроме в состоянии «готовность № 2» осталось первое звено.

Едва набрали высоту, как на связь вышел Самсонов.

– Тринадцатые! Наблюдаю с юга групповую цель. Дистанция – шестьдесят. Высота предположительно две тысячи.

Сразу взяли курс на перехват. Похоже, немцы решили нанести удар по военно-автомобильной дороге № 101, она же Ледовая дорога жизни. Понятно, что не мы одни занимаемся прикрытием дороги и сообщение с нашей РЛС уже ушло в штаб Ладожского района ПВО, в оперативном подчинении у которого имеются целых четыре истребительных авиаполка, но вот время реагирования всё же слишком большое. Да и на вооружении тех авиаполков в основном уже устаревшие И-16, И-153 да порядком изношенные МиГ-3.

Но мы уже в воздухе и явно успеем перехватить немцев, правда, почти над ледовой переправой.

Успели. Чуть впереди и слева хорошо было видно идущих плотным строем шесть Ю-88, немного выше и в стороне – ещё шесть Ме-109. Причём у «мессеров» видны были под брюхом по две авиабомбы-сотки.

– Князь, ваши «юнкерсы». Мы с Кортесом займёмся «худыми». Работаем.

Мы разошлись со звеном Юсупова в разные стороны, плавно набирая высоту. Немцы нас тоже заметили, и «мессеры» поспешили избавиться от своего груза. Они также разделились, и четверо из них метнулись на перехват звена Князя, а двое попёрли на нас с Санчесом. Похоже, немчура здесь ещё непуганая и о нас не слышала. Под Москвой мы приучили немцев не связываться с нами, а здесь прям праздник какой-то: не надо за ними гоняться, они сами к нам идут. Но это, скорее всего, пока.

Фигурять и выяснять с немцами, чьё кунг-фу лучше, мы не стали. Ведущего я срезал ещё на дальней дистанции, чего он ну никак не ожидал. Его ведомый тоже этого не ожидал и поэтому замешкался, что стало для него роковой ошибкой: Санчес добавил к своему счёту ещё один. Немного в стороне на ладожский лёд валился, распустив хвост жирного чёрного дыма, ещё один «мессер». Пара «юнкерсов», дымя моторами, с заметным снижением уходила в сторону южного берега Ладоги. Судя по скорости снижения, явно не дотянут.

Оставшиеся три Ме-109 беспорядочно заметались: видимо, дошло, что тут явно что-то не так, да и русские самолёты окрашены как-то необычно. Они дружно свалились на крыло и попытались в своей излюбленной манере оторваться в пике. Но Учитель (капитан Гоч) и Пихта (старший лейтенант Смолин) явно не были настроены на миролюбивый лад и поэтому рванули следом. Хоть немцы уже набрали скорость и были полностью уверены в своей удаче, но увы, злая тётка Фортуна была явно не на их стороне. Две длинные очереди, казалось бы, со слишком большой дистанции – и вот уже два огненных комка врезаются в лёд.

– Учитель! Отпусти третьего! Пусть, убогий, панику разводит, – даю команду атакующей паре.

Князь (капитан Юсупов) особо разгуляться нам не дал. Я только и успел расстрелять один «юнкерс», как всё, противник закончился. Как раз под нами находилась трасса, и было хорошо видно, как водители выскакивали из кабин полуторок и на радостях бросали в воздух шапки. Ну а мы, покачивая крыльями и приветствуя их, прошли чётким строем на малой высоте над колонной машин, идущих в осаждённый город и везущих в него жизнь.

А дальше началась ежедневная работа. Летали парни много, в отличие от меня. Мне всё больше и больше приходилось сидеть на земле и координировать работу РЛС и истребителей эскадрильи. Хорошо, если удавалось сделать один вылет в день, в то время как остальные делали два-три.

Наш транспортный «дуглас» тоже не застаивался на земле. По просьбе командующего авиацией Ленинградского фронта генерал-лейтенанта Новикова я передал его для вывоза раненых. Заодно на обратном пути и нам доставлялись боеприпасы, запасные части и продовольствие.

Несколько раз вылетали на сопровождение транспортных самолётов совместно с истребителями 127-го полка, которым командовал майор Пузейкин. Поначалу немцы пытались атаковать транспортники, но, увидев краснозвёздные истребители с характерно окрашенными в красный цвет оконечностями крыльев, начали отворачивать в сторону. И так случалось несколько раз, когда мы летали на сопровождение транспортников.

Такое поведение немцев не осталось незамеченным нашим командованием, и нас чаще стали привлекать на прикрытие и сопровождение транспортников и колонн с ценными грузами. Эвакуируемые гражданские тоже откуда-то знали, что если их с воздуха прикрывают белые краснозвёздные истребители с красными оконечностями крыльев, то бояться налёта немецкой авиации не надо.

Далеко не всегда немцы отворачивали, увидев нас, и тогда приходилось вступать в бой. Воздушные бои над Ладогой были по-настоящему жаркими. Порой казалось, что сам лёд горит от упавших на него самолётов. К сожалению, не только вражеских. Полки, прикрывавшие Дорогу жизни, несли потери. Мы тоже часто привозили пробоины в крыльях и фюзеляжах. Пару раз бывало, что парни едва дотягивали до аэродрома. Однако день-два – и истребители, отремонтированные руками наших техников, вновь уходили в небо.

Палатки-ангары для самолётов, ещё под Москвой изготовленные нами из брезента по моим эскизам, явно заинтересовали наших коллег. Удобная штука получилась. Несколько жердей-опор, примерно минут сорок работы, и вот самолёт уже укрыт от непогоды. Ставь внутри печку-буржуйку, и можно зимой вполне комфортно заниматься ремонтом и обслуживанием. Новиков выцыганил у меня одну, правда, обещал, что вернёт, и вскоре такие же импровизированные ангары начали появляться и в других полках. Не знаю, кто сболтнул, но называли их не иначе как палатки-копьёвки, или сокращённо – ПК.

Очень досаждали финны. Основные силы их авиации действовали над Финским заливом, но и над Ладогой они тоже отметились. Несколько раз мы вступали с ними в бой, и надо сказать, что это был очень серьёзный противник, особенно если учесть стремление финнов посчитаться с нами за Зимнюю войну[63]. Они и эту войну называли не иначе как «война-продолжение», так что в воздухе дрались жёстко и умело и крови у нас попили изрядно.

Всё чаще с постов, расположенных вдоль ледовой переправы, стали приходить тревожные сообщения о паре финских истребителей «Брюстер»[64], совершавших налёты на колонны, перевозившие грузы и людей. Всегда одна и та же пара самолётов. Они всегда заходили на цель на предельно малой высоте, расстреливали один-два грузовика и уходили к себе также на бреющем полёте. Самсонов только руками разводил. Его РЛС цели, идущие на предельно малой высоте, просто не видела.

Мы попытались организовать постоянное барражирование наших самолётов над трассой, но всё было бесполезно. Финны словно чуяли нас и в такие дни старались не высовываться. Но всё же рано или поздно встреча должна была состояться. И она состоялась.

В один из дней, когда я сидел возле радиостанции в присланной нам КШМ[65] на базе ЗиС-5, в эфире раздался немного встревоженный голос: