Все взгляды обратились к ней. Лили увидела, как фрау Вебер вытерла рот салфеткой, демонстративно глядя в другую сторону и притворяясь, что ничего не слышала. Зильта ерзала в кресле, бабушка уставилась на нее так, словно увидела привидение, а мужчины удивленно подняли брови.

– Сестрица, боюсь, ты не совсем понимаешь, что говоришь. Я рад, что на курсах затрагивают политические вопросы, но если не разбираешься, то лучше…

– Я отлично разбираюсь! – вспыхнув, прошипела Лили. Ей до смерти надоело, что с ней все время обращаются как с маленькой девочкой. – У нас в Гамбурге живут тысячи рабочих, которым приходится работать по девяносто часов в неделю. Девяносто часов. Это тринадцать часов в день, если не брать выходных. Дети работают на фабриках и попрошайничают, чтобы прокормить свои семьи, потому что их отцы не справляются с этим в одиночку. Женщины получают нищенскую зарплату. И их даже не допускают до участия в разговоре, потому что право голоса определяет доход. Разве это справедливо? Все, чего хочет социалистическая партия – улучшить условия жизни тех, кому мы обязаны нашими роскошными домами, нашим богатством, красивой одеждой, которую мы носим. Рабочим даже защищаться не дают, не то что жаловаться! У них почти нет прав. Если они заболевают и не могут выйти на работу, голодают целые семьи. По-твоему, это правильно, Франц?

После ее слов повисла угрожающая тишина. У Франца даже рот открылся от изумления. Он покачал головой, собираясь что-то ей возразить, но герр Вебер его опередил:

– Так у нас за столом маленькая социалистка! – заметил он, сверкнув глазами, и Лили поняла, что ему совсем не понравились ее слова. – Таких речей я, конечно, не предполагал…

– Прошу извинить мою сестру, – поспешно прервал его Франц. – Несколько недель назад в порту произошел небольшой инцидент с ее участием. – Он пренебрежительно махнул рукой. – С тех пор она чувствует себя виноватой, и…

– Но я действительно виновата! И это не было «небольшим инцидентом». Пауль Гердер умер! – резко оборвала его Лили. – В муках. А его семья осталась без жилья, и… – Спохватившись, она замолчала.

Отец нахмурился, удивленно глядя на нее.

– Я лишь говорю, что рабочие не должны…

– Лили! – Китти в негодовании бросила на стол салфетку. – Ты забываешься! – прошипела она.

– Я не забываюсь, бабушка, я лишь говорю то, что думаю! – тихо, но твердо возразила Лили.

Господин Вебер возмущенно фыркнул.

– Признаться, не ожидал услышать в этом доме марксистких речей, – сказал он, откидываясь на спинку стула. – Я удивлен, Карстен.

Отец откашлялся и отложил в сторону салфетку.

– Я тоже, – сказал он тихо.

Лили растерянно посмотрела на него.

– Но папа… – воскликнула она, но Альфред не дал ей договорить.

– Иди в свою комнату! – Его голос по-прежнему звучал спокойно, но по безапелляционному тону она поняла, насколько отец был зол.

Она встала, под общее молчание отодвинула стул и направилась к выходу. Когда она проходила мимо Лизы, стоявшей у двери, горничная опустила глаза. Тишину, повисшую в комнате, можно было резать ножом.

Когда Лили открыла дверь, из холла внезапно донесся громкий крик:

– Мама, мама!

Вздрогнув, Лили повернулась к матери. Зильта замерла, сжимая в руке стакан. Ее глаза испуганно расширились.

Михель.

Видимо, он проснулся под действием одного из его кошмаров, и каким-то образом ускользнул из-под надзора фрау Зёдерлунд. Лили, сохраняя невозмутимое выражение лица, обратилась к горничной:

– Лиза, ты не могла бы посмотреть, что случилось? – тихо сказала она. Лиза, присев в реверансе, выбежала из комнаты. Лили последовала за ней.

– Не знал, что у вас есть еще дети… – услышала она озадаченный голос Вебера, прежде чем закрыть дверь. С бешено колотящимся сердцем Лили прислонилась к стене.

– Вебер – наш самый важный инвестор! – крикнул Франц ей в лицо, и Лили испуганно отпрянула. Когда гость ушел, отец, несмотря на поздний час, приказал ей явиться в его кабинет.

– Но я ничего не сделала! – защищалась она.

– Ты выставила нас на посмешище! – сказал Альфред, покачав головой. – Ты совершенно забыла о манерах. Мне было стыдно за тебя сегодня! – Его спокойные слова задевали гораздо больнее, чем крики Франца. – Я очень обеспокоен, Лили. Вебер для нас незаменим: он не только вкладывает миллионы в Роттердамскую линию, мы также хотели в будущем… Ох, да что я тебе объясняю, тебе ведь совершенно все равно. Ты никогда не интересовалась делами компании.

– Это неправда! – слабо запротестовала она, но тут же запнулась. Он был прав. – Вы с Францем вечно твердите, что я ничего не понимаю в этих вещах. Но как же мне тогда ими интересоваться, если это не мое дело? Если вы никогда ничего мне не объясняете? – сказала она, но отец лишь покачал головой.

– Я глубоко разочарован, – сказал он. – Уже в который раз.

Проводив Лили взглядом, Альфред тяжело откинулся на спинку стула, вздохнул и потер ноющие виски. Дочь просто не понимала, насколько в деловом мире важны хорошие связи и какого труда стоит их поддерживать. Он посмотрел на написанный маслом портрет отца, который висел над камином. Ему только-только удалось основать Роттердамскую линию, где он выступил арматором, составив прямую конкуренцию Х. Й. Перлбаху, который прежде пользовался этим маршрутом. Цель Альфреда состояла в том, чтобы, обойдя Перлбаха, занять его место. Это было вполне осуществимо, хотя и требовало какого-то времени. За счет обладания множеством новых кораблей они находились в выигрышной позиции по отношению к Перлбаху, суда которого были устаревшими и гораздо менее эффективными, и которому не доставало средств на то, чтобы обновить свой флот. В конце концов, вся линия непременно окажется в их распоряжении, нужно только набраться терпения.

Франц был не прав, он вовсе не застрял в прошлом – напротив, у него были большие планы, и он очень хотел проложить линию Гамбург-Калькутта. Прямой маршрут до Ост-Индии был бы как нельзя кстати для ганзейской торговли. И он уже предпринял несколько шагов в этом направлении, приступив к созданию акционерного общества. Он подсчитал, что потребуется около шестидесяти инвесторов, чтобы собрать нужную сумму в 4,5 миллиона. Его крупнейший вкладчик, Йенс Боргер, точно будет участвовать. Возможно, он сумеет убедить присоединиться и Макса Шинкеля – директор «Норддойче Банк» был старинным другом его семьи и всегда поддерживал смелые планы Альфреда.

Согласием Вебера он тоже, считай, заручился – как и в случае с предыдущим проектом, он внесет почти половину необходимого капитала. Роберт, разумеется, станет членом правления. Если бы удалось заполучить Олькерта в качестве партнера… Он не хотел строить у Людвига свои корабли, это уже слишком, но он охотно купил бы любые его акции. Конечно, Индия – это еще не скоро, все начнется самое раннее через два года. Тем не менее, нужно еще раз поговорить об этом с Францем – дать ему понять, насколько полезным может оказаться союз с семьей Олькерта. Перед ним даже маячила возможность основания линии Гамбург-Австралия. В конце концов, Сломан уже сорок лет плавал в Сидней и пару лет назад даже проложил свою линию через Суэцкий канал. Так что возможности были, великие возможности! Для них в буквальном смысле был открыт весь мир.

Нужно только действовать разумно.

И не допускать оплошностей вроде той, что случилась сегодня.

Несколько дней спустя Франц вошел к нему в кабинет и протянул стопку бумаг.

– Ты сперва взгляни, отец, это отличный приют.

Франц снова затронул тему, которой Альфред боялся, как огня. Он даже не посмотрел на бумаги.

– Я же не прошу отправить его куда-нибудь в темницу, – убеждал Франц, – Там ему будет лучше, чем здесь. При нем всегда будут врачи, люди, знакомые с его потребностями. Он будет под круглосуточной опекой. И если с ним случится припадок, рядом всегда найдется кто-то, кто о нем позаботится. Ты ведь и сам знаешь, как опасно для него это состояние. Мы ведь всегда знали, что он не может оставаться в доме вечно, доктор Зельцер не скрывал, что здоровье Михеля ухудшается год от года. Там он получит необходимую поддержку и, – самое главное! – сможет поиграть с другими детьми. Он ведь никогда прежде не встречал ровесников – только представь, насколько это будет захватывающе для него! Знаешь, порой я задаюсь вопросом, законно ли вообще то, что мы делаем с ним, ведь мы отказываем ему в каких-либо контактах вне семьи.