В палате они застали Франца – он сидел на стуле у окна, но, увидев их, молча встал и вышел в коридор, избегая смотреть на Лили. Девушка бросилась к кровати, на которой лежала мать.

Глаза Зильты были закрыты. Лили вздрогнула, когда увидела, как сильно ее избили – опухшее лицо едва можно было узнать. Ее изящная, элегантная мать, всегда благоухающая и аккуратно причесанная, казалось, состарилась на десять лет. Она тоже казалась бесконечно далекой. «Когда она успела так поседеть?», – подумала Лили, увидев в ее каштановых волосах серебристые пряди. Когда девушка осторожно взяла ее руку в свои, Зильта открыла глаза.

– Лили… – Она недоверчиво моргнула, а затем притянула дочь к себе и нежно провела пальцами по ее щекам. Лили почувствовала, как слезы застилают глаза. – Лили, моя дорогая.

– Мама, я здесь! – тихо сказала девушка. – Мне так жаль…

Зильта улыбнулась.

– Лили, – прошептала она. – Когда ты вернешься домой?

Лили не могла отказать больной матери. Хотя ей очень этого не хотелось, она вернулась на виллу, пусть и на своих условиях: во-первых, она сохранила за собой маленькую квартирку на Фюлентвите, а во-вторых, ей разрешалось в любое время выходить в город одной и не давать никому отчета.

И все равно Лили чувствовала себя так, будто шагнула в прошлое, влезла в старые, ставшие тесными туфли, забралась в скорлупу, предназначенную для кого-то другого. Снова стала жить чужой жизнью.

Зильта не могла нарадоваться, что дочь снова с ней. Но отношения Лили с отцом оставались напряженными – между ними словно пролегла непреодолимая пропасть. Они почти не разговаривали. У отца всегда было холодное, отстраненное, почти гневное выражение лица. Как будто он не знал, как теперь вести себя с ней, и это, пожалуй, ранило ее сильнее всего. Большую часть времени отец ее не замечал. Но однажды, в необычно темный вечер, когда она уже несколько недель жила дома и мать почти полностью успела оправиться от последствий нападения, он позвал ее в гостиную.

– Я давно хотел тебе кое-что сказать, – начал он, не глядя на нее.

Снаружи, гремя ставнями, завывал ветер. Альфред смотрел на огонь, его руки, лежавшие на подлокотниках кресла, судорожно сжимали обивку.

Лили не сводила с него глаз, гадая, к чему он клонит.

Отец неловко откашлялся.

– Отдать твоего брата в приют было самым трудным решением в моей жизни. – Он по-прежнему избегал ее взгляда. – Не проходит ни дня, ни часа, чтобы я не думал о нем.

Лили тяжело сглотнула.

– Я знаю, – прошептала она.

Наконец он посмотрел на нее. Их взгляды встретились, и ей показалось, что он хотел сказать что-то еще, но в конце концов он лишь тихо вздохнул.

Лили не знала, что делать. Больше всего на свете ей хотелось обнять его, как в прежние времена. Сказать ему, что она понимает, чем продиктованы его поступки, пусть это понимание и не означает одобрения или поддержки. У нее был свой путь, а у него – свой, и она не знала, захочет ли Альфред, чтобы эти пути и дальше пересекались. Ей так много хотелось ему сказать, о стольком расспросить. Но лицо его, ненадолго потеплевшее, когда он заговорил о Михеле, уже приняло привычное выражение холодной озабоченности, и она невольно сделала шаг назад.

Когда тишина сделалась невыносимой, она тихо спросила.

– Это все, что ты хотел мне сказать?

Он, помедлив, кивнул.

– Да, – сказал он, снова глядя в огонь. – Да, Лили, это все.

Зильта не упускала ни единой возможности показать Лили, насколько она рада ее возвращению. Но все же их отношения тоже не были прежними. Мать стала для нее чужой, и понадобилось немало времени, прежде чем Лили перестало казаться, что они являются персонажами какого-то странного спектакля, когда вместе сидят за столом и болтают о пустяках.

Франц по-прежнему избегал ее, и Лили это устраивало. Сталкиваясь в коридорах, они молча проходили мимо друг друга, и только в присутствии родителей изображали прохладную учтивость.

Лили изо всех сил старалась поддерживать иллюзию благополучной семейной жизни. Дома у нее почти получалось. Но за пределами дома все летело в тартарары. Их никуда не приглашали и никто не заходил, как прежде, на чашечку чая. Лили перестала ходить в институт и на уроки танцев. Она посвящала все свое время работе, все глубже погружаясь в тему проституции и читая все, что попадалось под руку. Однажды, когда она решилась прийти на встречу читательского клуба, бывшие сокурсницы встретили ее таким презрением, что она зареклась появляться там снова. Это не заставило ее пожалеть о своем решении – у нее были друзья, которые поддерживали ее и с которыми она продолжала видеться. И она выбрала свой путь осознано. Вместе с тем ей было очень жаль мать. Зильта сильно страдала из-за того, что семья подверглась остракизму. И хотя отец и Франц скрывали от них все новости о судоходной компании, Лили знала, что и семейное предприятие пострадало в результате последних событий. Единственным шансом вновь закрепиться в высшем обществе Гамбурга была лишь предстоящая женитьба Франца на Розвите, о которой Лили узнала только сейчас.

Они так и не навестили Михеля, и Лили уже начала думать, что этого никогда не произойдет. Из приюта регулярно приходили письма с отчетами о его успехах, но преувеличенно бодрый тон этих описаний заставлял Лили сомневаться в их правдивости. Возможно, она просто не хотела верить в то, что Михель может быть счастлив без нее.

Она виделась с Йо так часто, как только могла. Они встречались в ее маленькой чердачной каморке и при свете камина часами занимались любовью на влажных простынях, которые Лили теперь предпочитала выглаженным и накрахмаленным, которыми была застелена ее кровать на вилле. Всякий раз, когда, открывая дверь, она видела на лестничной клетке Йо, который с широкой улыбкой заключал ее в объятия, она чувствовала себя как дома. Часы, которые они проводили вместе, снова стали для них единственным глотком воздуха среди удушливых будней.

Лили не оставляла и Зеду, которая с каждым днем становилась все круглее и все больше беспокоилась о будущем. Лили удалось немного облегчить ее бремя – она заставила Франца заплатить девушке внушительную сумму, пригрозив рассказать все Розвите. Теперь Зеда, которой после родов предстояло покинуть приют, могла спокойно подыскать себе жилье.

В один из апрельских дней, когда деревья, наконец, зазеленели и на тротуары посыпался белый, как снег, тополиный пух, Лили стояла у дверей внушительного здания «Баркхофа», одного из самых процветающих борделей города, и, нервно переминаясь с ноги на ногу, ждала одну из местных работниц, у которой ей предстояло взять интервью.

Внезапно дверь распахнулась, и из заведения вышел мужчина. Поправив сюртук, он воровато огляделся по сторонам. Было утро, и, не считая Лили, переулок был пуст, так что их столкновение было неизбежным. Поймав на себе ее взгляд, мужчина вздрогнул.

– Герр Олькерт? – изумленно выпалила Лили.

Он посмотрел на нее так, словно увидел привидение. Потом быстрыми шагами подошел к ней.

– Что вы здесь делаете? – выкрикнул он взволнованно и вместе с тем злобно. Было ясно, что он чувствует себя так, как будто его взяли с поличным.

Лили инстинктивно сделала шаг назад, но затем опомнилась и гордо подняла голову.

– Пишу статью. Для газеты. О женщинах, которых эксплуатируют в домах, подобных этому, – резко сказала она.

Людвиг Олькерт изумленно посмотрел на нее. А затем злобно прищурился.

– Я всегда знал, что с тобой что-то не так! – прошипел он. – Дерзкая, бесцеремонная девчонка! По твоей вине на семью обрушилось бремя позора. Ничуть не удивлен встретить тебя здесь.

Лили не стала отвечать и вместо этого вытащила блокнот.

– А я как раз очень удивлена, – ответила она. – Могу я задать вам пару вопросов? Это пошло бы на пользу моему исследованию. Или вы не хотите, чтобы в обществе знали, что вы посещаете публичные дома?