— Почему сели? — спросил вернувшийся Голубев.

— Отдыхаем, товарищ старший лейтенант, — за всех ответил Высотин.

— Когда пойдем? — спросил Руднев.

— Минут через двадцать, — ответил Голубев.

— Еще можно отдохнуть, — сказал Хватов.

Оттого, что его взвод сидел, а остальные стояли, Голубев чувствовал себя неуверенно.

— А куда спешить? — не понравился Уткину взгляд командира взвода.

Но теперь и Голубеву не понравился неодобрительный взгляд Уткина, его сходившееся к носу заостренное лицо.

— Вставайте, вставайте, — заторопил Голубев. — Почему расстегнули воротники? Всем застегнуть!

— На марш-бросках можно расстегивать гимнастерку на две верхние пуговицы, — сказал Хватов и уставился в сторону.

Он первый расстегнул воротник.

— Когда пойдете, тогда и расстегнете, — уже решительно сказал Голубев. — Вставайте. Всем встать!

Поднимались, застегивали воротники, стояли кто где. Неподалеку беспорядочно толпился второй взвод. Строй четвертого взвода тоже распался. А первый уже выстроился под красным полотнищем старта.

— Марш! — крикнул преподаватель физкультуры в синем спортивном костюме и резко опустил красный флажок. На его короткой широкой шее вздулись толстые, как веревки, вены.

Первый взвод побежал, а преподаватель, искательно улыбаясь мешковатым лицом и чрезвычайно подвижными глазами, направился к полковнику Ботвину, рядом с которым вытянувшимся полукругом в разрешенных позах стояли несколько офицеров.

— Подлизывается, — заметил Ястребков. — Без масла готов.

Ботвин благосклонно кивнул, а лица офицеров посветлели и стали заинтересованными. Потом Ботвин еще раз так же благосклонно кивнул, и небольшой плотный синий костюм вернулся на старт.

Второй взвод, как и первый, сразу побежал. Побежал еще быстрее и решительнее, а чернявый беспокойный Светланов бежал сбоку и уже в чем-то всех убеждал.

Они всегда начинали первые. Бежали, как на зарядке, мелким и частым шагом, поднимая низенькую пыль. Но бежать так было нельзя. Другие взводы наверняка побегут быстрее.

— Быстрее, — сказал Брежнев.

Дружно прибавили шагу, но получилось, пожалуй, слишком быстро.

— Чуть медленнее, — сказал Брежнев, прислушиваясь к тому, как чувствовало его тело.

Теперь, когда бег чуть замедлили, стало явно лучше.

Так было всегда. Если хорошо становилось телу, все остальное тоже было хорошо. Он не помнил, когда впервые ощутил себя как тело, но с тех пор, как он это ощутил, с заботы о нем начинался каждый день. Он ухаживал за ним, как за деревом. Поливал его, укреплял корни, берег кору и листву. Прежде всего должно быть тщательно промыто, побрито и пощипано одеколоном лицо. Тщательно, не наспех должны быть вычищены зубы и прополоскан рот. Хорошо было омыть водой из крана шею, грудь, спину и под мышками. Когда все это было сделано, вместе с внешней возникала внутренняя чистота и опрятность, приходили собранность и душевное благополучие. Так было и сегодня.

Надели скатки, перекинули за спину карабины, построились. Лес все больше наполнялся теплом. День в самом деле собирался быть жарким. В скатках было тесно, их расправляли, располагали поудобнее, чтобы нигде не давило и легче становилось дышать. Воротники снова были расстегнуты.

— Кру-гом! — скомандовал Голубев. — Так идти. Большие позади. Чтобы не затягивали шаг. И все время строем.

— Побежим сразу, — сказал Москвин.

— Сдохнем, — сказал Высотин и отчужденно взглянул на смуглое лицо уверенного в себе Москвина.

— Сначала разогреемся, — сказал Уткин.

— Пусть бегут, — сказал Руднев о первом и втором взводах. — Скоро устанут.

Преподаватель в синем спортивном костюме поднял флажок.

— Марш!

Пошли вразнобой, в сутолоке и уже торопясь. На лесной дороге было тесно и, добавляя тесноты и сутолоки, заступавшие на нее деревья будто тоже шли вместе с ними.

Но вот лес остановился, не пошел с ними дальше, можно было раздвинуться и идти свободнее. Увиделась опущенная чаша равнины, над нею высокое пространство — небо и уже знойное маленькое солнце. По краям и впереди равнина чуть поднималась, а они, небольшая толпа как будто уменьшившихся людей в скатках и с карабинами, шли по наезженной пыльной дороге, энергично шевеля плечами, руками и ногами. Но так казалось откуда-то сверху, а вблизи, в строю, сами по себе, они оставались обыкновенного роста обыкновенными суворовцами.

— Побежали, — снова сказал Москвин.

И снова это не понравилось Высотину.

— Еще рано, — сказал он.

— Надо хорошо разогреться, — сказал Уткин.

— Не люблю бегать утром, — сказал Высотин. — Грудь давит.

Остальные молчали, не хотели сбивать дыхание.

Дорога повела их влево навстречу солнцу, а второй взвод впереди вдруг повернул направо. Видно было, что они бежали, и сразу несколько голосов закричали:

— Побежали!

— В ногу! Раз-два! Раз-два! — считал Руднев.

Никто не возражал, чтобы он считал.

Шаги глухо вбивались в землю.

— Тише! — разозлился Высотин. — Сами же сдохнете.

Теперь уже несколько голосов закричали вразнобой:

— Тише!

Побежали тише.

— Хватит, — сказал Высотин.

Еще немного пробежали и перешли на шаг. Поднимая грудь и плечи, Высотин дышал резко и глубоко.

— Не расслабляться, — сказал Руднев.

Там, где повернул направо второй взвод, оказалось шоссе.

— Строем! Так же легче, — оглядывая взвод, выкрикивал Светланов.

Впереди копошились едва различимые фигурки первого взвода. Непонятно было, бежали они или шли. Показалось, что бежали.

— Бегом! — крикнул Светланов. — Отстаем же, ребята.

Побежали дружно. Кому-кому, а первому взводу уступать было нельзя. Шоссе сначала чуть понижалось, потом повышалось до первого взвода и тянулось еще выше. Высокое небо то поднималось, то опускалось на равнину и шоссе.

Брежнев еще ни о чем не успел подумать, а уже сказал:

— Шагом.

И понял, что сделал правильно. Его тело больше не хотело подчиняться ему. Оно не стало чужим, но требовало отдыха и внимания.

Взвод перешел на спортивный шаг. Строй и порядок в нем сохранялись. Все было как положено.

Они бежали тремя шеренгами во всю ширину асфальтированной дороги. В первой находились Витус, Гривнев, Ястребков и те, что были поменьше ростом и послабее. Там же трусцой бежал длинный Зигзагов. Само собой получилось, что в третьей шеренге оказались Высотин и Попенченко, Руднев и Рубашкин, Блажко и Матийцев. Среднюю группу назвать шеренгой было нельзя. Здесь находилась добрая половина взвода. Сразу за передними, низенько размахивая руками, сутуло бежал Левский, за ним Тихвин и Москвин, чуть в стороне Годовалов, Кедров и остальные.

Вдруг от последней шеренги отделились Руднев и Рубашкин. Они догнали передних, и каждый взял там по второму карабину.

«Началось», — подумал Покорин.

Потом от последней шеренги отделились Блажко и Матийцев. Они тоже взяли по карабину у тех, кто уже выбивался из сил.

Взвод снова шел.

— Давай сюда, — сказал Уткин.

Полное лицо Тихвина из розового стало бледным, синело снятым молоком, щеки будто отделились. Он заспотыкался, когда Уткин снимал с него карабин.

— Побежим, — сказал Годовалов, явно довольный, что мог бежать, как самые выносливые.

— Успеем еще, — возразил Высотин и недоверчиво взглянул на него.

— Так и надо бежать, — говорил Светланов то одним, то другим, одних догоняя, к другим отставая.

Первый взвод впереди бежал не быстрее их.

Третий взвод снова бежал. Теперь уже Высотин и Попенченко отделились от последней шеренги.

— Отдай карабин, — сказал Высотин.

— Я сам, — не давался Левский.

Лицо его посерело и заострилось, голова почти вся ушла в плечи и грудь, а согнутые в локтях руки болтались чуть ли не за спиной.