— Я обещала, — сказала Аня.

Николай Семенович развернул машину — она мягко и плавно понеслась по дороге. Свет от фар покачивался впереди, и на него смотрела Аня, убаюканная ровным движением. После двух-трех поворотов, совсем укачавших ее, она разглядела выложенную из бетонных плит дорогу. Как бы пробуя ее, Николай Семенович наращивал скорость; полетели с гулом и дрожью, которые уже не щадили слух и тело, глушили в голове все мысли, кроме одной: опасно. Опасно даже просить того, кто за рулем, ехать потише. Словно за мглой, густившейся за пределами света, гналась машина, но тьма отступала так же быстро, как машина ехала.

Ощущение скорости подавило в Ане догадку, что они едут не туда, куда надо, но она отмахнулась: хватит этих страхов.

Замелькали деревья. Круто свернув с большака, машина въехала в лес. Как по узкому высокому коридору мчалась она, затем широко, пусто распахнулась впереди ночь. Мотор замолк, и слышно было, как под колесами шелестит трава.

— Ну, как? — тихо спросил Николай Семенович. — Это называется — с ветерком.

Аня молчала. Она поняла, что развлечениям пришел конец. Она почувствовала, как прикоснулась к ней мужская рука, требующая повиновения и согласия. До горькой ясности осознав свое положение, Аня с минуту по-старушечьи спокойно и мудро смотрела на темную ночь. Она заметила: высоко в небе раздвинулись облака, в чистом разводе блеснула половинка луны. Будто подмигнула, скрылась, снова появилась, в этот раз надолго озарив землю. Аня узнала местность.

Николай Семенович наклонился, словно прячась от лунного света, достал газетный сверток, развернул. Положил Ане на колени две глянцевито сверкающие коробки.

— Вот, — сказал Николай Семенович. — Извини, что не сразу отдал. Просто не хотел, чтобы ты уехала.

Аня ошеломленно глянула на коробки, быстро, боясь, что их еще могут отнять, вложила в сумочку.

— Выпустите меня, Николай Семенович, — проговорила Аня. — Побродить хочется…

— С удовольствием составлю компанию, — поколебавшись, сказал Николай Семенович и открыл дверцу.

Аня ступила на землю, которая сразу придала силу ногам. Пока Николай Семенович выбирался из машины, Аня определила направление, в каком нужно бежать. Она бежала неслышно, как на крыльях. Достигнув одинокого дерева, она прислонилась к его толстому боку, оглянулась. Показалось ей, что по следу несется тень. Аня опрометью кинулась дальше — лес был уже близок. Загадочен был лес, нацеленный в небо острыми еловыми верхами. Тихий и угрюмый, он словно поджидал.

Появившаяся робость заставила Аню перейти на шаг. Аня на ходу скинула с ног туфли, подобрала их, ощутила ступнями знобкую прохладу.

Вблизи лес казался заколдованным. Застывшие ели ворожили непроглядно густыми черными лапами.

Аня вошла в лес, темень обступила ее. Аня шла осторожно, пока глаза не свыклись с темнотой, начиная отличать дерево от дерева. В лесу еще держалось дневное тепло. Хвойный дух выветрил из головы остаток хмеля, и все-таки голова кружилась от волнения.

Аня пробиралась между деревьями, спугивая чуткий сон леса. То там, то здесь раздавались сонные птичьи голоса, утихали и повторялись позади. Аню преследовал хруст веток, сламывающихся под другими ногами, и она все время старалась не сбавить темп. Потом Аня услышала, как шаги нагоняют ее, тяжело и гулко бьют по земле, и на мгновение ей почудилось близкое дыхание. Темень замельтешила перед ней. Аня спохватилась бежать, натыкаясь вытянутыми руками на деревья. Смола липла к ладоням, ладони липли к стволам.

Вдруг из-за деревьев, из мелькнувшего впереди просвета донесся крик паровоза. В это же время из чащобы наперерез ей метнулась тень. Мгновенный страх толкнул Аню к дереву. Короткие сухие сучки царапнули, разодрали на груди платье. Аня припоздалым слухом уловила шум крыльев, рассекающих воздух.

Стало совсем тихо. Лес поглотил все звуки, и только торопливый радостно-напряженный бой собственного сердца слышала Аня.

Почувствовав слабость, Аня медленно выбралась на простор, увидела ровный откос железнодорожного полотна, за ним — беглые, как сполохи, огни станции.

Полностью Аня очнулась только на станции, перед окошком билетной кассы. Она опомнилась оттого, что наконец заметила, как смотрит на нее из окошка женщина: с боязливым любопытством.

— Вы мне деньги, деньги давайте, — видимо, не первый раз говорит кассирша, придвигаясь к стеклу, чтобы лучше рассмотреть Аню.

Опомнившись, Аня медленно опустила голову, чтобы и самой можно было увидеть то, что притянуло взгляд женщины. И не смогла ни смутиться, ни сделать какое-нибудь движение, когда рассмотрела разорванное почти до живота платье. Ей хватило сил только забиться в угол — там она дала волю слезам. Не потому, что стыдно было, — это вернулся к ней пропавший на какое-то время страх. Оцепенение, удерживавшее ее от неизвестно какого, но опасного и нелепого поступка, разом отпустило, и Аня плакала, находя в слезах облегчение.

Когда кто-то дотронулся до ее плеча и спросил о чем-то, Аня заревела сильнее прежнего. Она сдвинулась, совсем вжалась в угол.

— Отойдите, граждане, отойдите! — послышалось за спиной.

Аня сразу перестала плакать. Она решила, что так может говорить лишь милиционер — большой, усталый, привычный ко всему. Но это предположение не обрадовало Аню, а, наоборот — заставило усмирить расходившееся сердце. Мгновенно исчезли все обиды и горести, осталась лишь одна-единственная забота о двух коробках с лекарством, лежавших в сумочке. Она представила, как ее поведут сейчас в казенную камеру, где придется все объяснять и рассказывать, где долго и упорно будут задавать вопрос за вопросом: что, как, почему? Она начнет на ходу сочинять какую-нибудь историю, и все-таки ее поймают на необдуманном слове, и вот тогда закрутится канитель. Не за себя страшно, а за лекарство…

Аня быстро вытерла кулаком глаза, виновато-стыдливо улыбнулась, повернула голову и легко вздохнула: за ней наблюдал небольшой ростом, но широкий, крепкий парень. Особенным, нездешним широкодушием веяло от него.

— Что с вами, девушка? — спросил он, продолжая загораживать Аню от людей.

— Да вот… платье, — проговорила Аня. — Тесное, разорвалось…

— Пустяки, — успокоил парень. — Из-за этого слезы лить. У кого-нибудь попросим иголку, нитку. Делов-то.

— Поезд скоро будет…

— Ну, в поезде попросим. Мне тоже на этот. Вы в каком вагоне поедете?

— Я еще билет не взяла.

Она вспомнила, как только что стояла напротив окошка кассы, не понимая, зачем от нее требуют денег, и только теперь догадалась: просила билет, а денег не давала, потому что их у нее нет. Она почувствовала, что сейчас опять хлынут слезы.

Парень — с виду ему было около тридцати — смотрел на Аню чуть рассеянным, щадящим взглядом.

— Вам до конечной остановки? — спросил он.

— Нет, — ответила Аня. — До Узловой…

— Так и мне туда же, — обрадовался он. — Я сейчас…

Он поставил рядом с Аней саквояж, вынул из него черную флотскую тужурку, протянул Ане.

— Вот, наденьте пока, — сказал он. — Правда, великоват будет…

Пока Аня надевала и застегивала слабо пахнущую одеколоном тужурку, он появился с билетами.

Во втором часу ночи подошел поезд.

Федор — так звали попутчика — первым проскользнул в вагон, потом вернулся к Ане, караулившей его саквояж на перроне.

— На всех полках спят, как суслики, — огорченно развел Федор руками. — Я с проводницей договорился. Пустит вас в служебное купе. Ввиду вашего аварийного состояния.

— А вы где поедете? — в Ане шевельнулось сочувствие к нему. — Вам же выспаться надо…

— Какая догадливая, — изумился Федор. — Это верно. Третьи сутки мотаюсь…

Проводница, гладкая, бойкая, встретила Аню, как долгожданную гостью. Она широко распахнула перед ней дверь, усадила за столик.

— Пойду, посмотрю, как там гаврики устраиваются, — резко переменив голос, проговорила проводница. — Ты, деточка, можешь раздеваться, делать здесь, что хочешь… Вот иголка, вот нитки…