— Хорошо бы…

— «Дай мне вина, чтобы Вакх отогнал от меня все заботы… И отогрел бы опять сердце остывшее мне!..»

Аня вслушалась и с легкостью, удивившей ее, сказала:

— Омар Хайям, да?

— Вообще-то похоже… — как бы пощадив ее, уклончиво проговорил Николай Семенович. — Это греческий поэт Паллад. Из его застольных эпиграмм.

Потом он еще заставил ее выпить, и Аня ощутила такую легкость, что оперлась на стол, подперла ладонями подбородок.

— Пьяная уже. — засмеялась она. — Какой злой, нехороший коньяк… Я больше не буду. Мне ведь еще ехать.

— Сегодня?

— Сегодня, сегодня, — подтвердила Аня, взглянула на часы. Настороженно прислушалась: далеко в стороне погромыхивал гром. — Меня ждать будут, понимаете?

— Где?

— В деревне, в Грачевке.

Короткая, жесткая улыбка промелькнула на лице Николая Семеновича.

— Если сегодня не получится? — вставил он.

— Вы сами сказали, что завтра вас не будет.

— Ради такого случая поездку можно отменить…

— Нет, нет, — возразила Аня. — Обязательно сегодня.

— Ну, хорошо, хорошо, — согласился Николай Семенович. — Постараемся…

Людей в зале прибавилось. В ровном густом шуме смешались голоса, звон посуды, музыка. Две парочки, одна пестрее другой, принялись танцевать.

Аня удивленно смотрела на непривычную для нее ночную жизнь. Только Николай Семенович, казалось, не замечал того, что творится вокруг него, лицо его светилось покоем и удовольствием.

Он предложил выпить еще и, когда Аня помотала головой: «Не хочу», не стал уговаривать ее, выпил один.

— Танцевать пойдем? — спросил он, увидев, как Аня украдкой наблюдает за танцующими.

— Я так не умею, — сказала Аня.

— А мы по старинке…

Конечно, пустяки это — твист и шейк. Аня еще помнила, как в общежитии прыгала с подругами, прыгала и дергалась, чуть не вывихивая суставы. Но то совсем другое — танцевать на потеху себе и знакомым, а здесь — ни за что. К тому же случай не тот, чтобы, потеряв голову, отдаться веселью.

Николай Семенович ждал.

Аня спохватилась, с улыбкой сказала:

— По старинке можно…

И автомат, словно подгадав, начал играть медленно, а что именно он играл — Аня не знала. Тоскливо-заунывная, царапающая сердце музыка.

Николай Семенович мягко и нежно водил Аню. Раза два Аня встретилась с ним глазами — у него они были добрые, нерезкие, потерявшие прежнюю суровость.

— Нравится тебе здесь?

Он спросил, выговаривая слова одними губами, словно хотел привлечь к ним внимание — к этим четко очерченным, припухлым губам. Она кивнула. И сразу почувствовала, как он украдчиво стиснул ей плечо, придвинулся ближе. Аня податливо стерпела это движение, а потом забылась, но это было забытье, которое лишь обманывало мужчину. Аня уставилась на свои часы, они, поблескивая циферблатом на уровне груди Николая Семеновича, показывали половину десятого. «Час-полтора надо скоротать», — сказал Николай Семенович, и как раз столько времени они провели в ресторане. На мгновение она перенеслась в деревню, воображение ее будто повторило виденное днем: Саша силится сесть, радостно улыбается. Странная сила тянет его назад, и Саша падает, не сумев превозмочь ее…

— Полтора часа прошло, — сказала Аня, продолжая танцевать.

До нее только сейчас дошло, что она пропустила момент, когда в автомате менялась пластинка. Николай Семенович словно бы не расслышал Аню. Вдруг ей стало страшно. Особым девичьим чутьем Аня догадалась — пришла опасность.

— Николай Семенович, вы слышите? Полтора часа прошло…

Он с явным неудовольствием оторвался от нее, не спеша, раскачиваясь в танцевальном ритме, подвел к столу.

— Молодец! — похвалил он ее. — Трезва, как Мата Хари на званом вечере…

У стола он прижал ее локоть, посмотрел сверху вниз, почти празднуя победу: «Теперь ты не уйдешь от меня…»

— Молодец, — повторил он. — План таков. Ты остаешься и ждешь меня. Я мигом… — Он изобразил, как быстро крутит руль. — Мигом к нему… — повел глаза к потолку, будто увидел кого-то высокого и большого, таинственного. — В общем, жди, Анюта, молись…

Куда девалось его недавнее спокойствие?

Оставшись одна, Аня тревожно задумалась, зная ответ: сама виновата, она потакала ему, считая, что так нужно для дела, и чем все обернется — неизвестно. Неожиданно ей захотелось убежать. Она достала кошелек, раскрыв меню, стала считать, сколько ей придется заплатить за коньяк и еду. Потом отодвинулась от стола, осмотрелась. Отыскав уже знакомую официантку глазами, замерла: казалось, та смотрит на нее пристально, видит ее насквозь. И опять страх охватил ее. Она взяла со стола сигарету, принялась зажигать одну спичку за другой, пытаясь прикурить. Надо успокоиться. Все ерунда и блажь — никто не собирается обидеть и тронуть ее. Просто шалят нервы. Надо выдержать, добиться своего…

Аня вынула из кошелька деньги, разгладила, и так, чтобы сверху была видна зеленая пятидесятирублевая бумага, положила их на противоположный край стола. Небрежно поставила на них тяжелую пепельницу. Так-то лучше. Семьдесят рублей — не двести долга. Аня перевела дух. Ей оставалось одно — ждать, что будет дальше.

Время потекло медленно. Аня начала то и дело поглядывать на часы, даже приставила к уху — они старые, могут и остановиться. Но часы шли нормально. Постепенно Аней опять овладевала тревога, теперь ей казалось, что она была недостаточно обходительна с Николаем Семеновичем и ему надоело ее развлекать. В конце концов он не обязан угождать ей, обыкновенной девчонке, приехавшей из села, название которого никому ничего не говорит. Сама напросилась. Другой бы слушать не стал, повесил бы трубку — мало ли кому нужно дефицитное лекарство, всех не обеспечишь.

Да, таким поведением, такой дикостью можно кого хочешь отпугнуть, и вот она сидит одна, и никто не интересуется, что с ней — беда или радость. Может, он ее, как малого ребенка, утешить хотел, не держа в голове ничего дурного.

И когда Аня увидела Николая Семеновича, входящего в зал, она чуть даже подпрыгнула от облегчения. Она помахала ему рукой: все в порядке, она сидит и ждет. Николай Семенович уселся напротив, молча налил себе и Ане коньяку.

— Надо отметить, — сказал он. — Клюет…

Аня выпила — в этот раз до дна. Николай Семенович удивленно и одобрительно посмотрел на нее: оказывается, пить она умеет, а как долго ломалась!

Аню повело в одну сторону, в другую.

— Сейчас попросим, чтобы горячее принесли, — рассмеялся Николай Семенович.

Он заметил деньги под пепельницей, покачал головой — как нехорошо! — и не тронул их.

— Вроде все на мази, — проговорил он. — Заехать еще надо к одному.

— Остальное я завтра, может, успею привезти, — сказала Аня, думая о деньгах. — Я вам паспорт оставлю…

— Этого деньгами не возьмешь, — приуныл Николай Семенович. — У этого слезу надо вышибить. Любовь к ближнему — вся надежда на нее. Он должен почувствовать, что сердце мое обливается кровью…

Он был озабочен и серьезен, за его словами угадывалась недосказанная сложность, с какой он столкнулся, желая выручить Аню. Аня подалась вперед, борясь с искушением наговорить ему много-много благодарностей, но подошла официантка — принесла цыплята-табака.

Они сидели до тех пор, пока в ресторане не стали гасить свет — сначала в углу, где стоял уже замолкший музыкальный автомат, потом все ближе к ним. Они встали из-за стола, вышли в вестибюль, и тут Аня вспомнила про деньги — до них Николай Семенович так и не дотронулся. Видимо, забыл. Аня оглянулась назад, посмотрела через стеклянную дверь на стол. Николай Семенович догадался, легонько присвистнул, велел подождать и ушел в зал.

Аня вышла на улицу. Было темно. Дома — их можно было различить по огням — отчужденно стояли в отдалении. Кто-то кричал на пустыре, звал товарища, но тот не отзывался, и крик, постепенно ослабевая, повторялся, нагонял тоску.

Появился Николай Семенович, повел Аню к машине.

— Решила все-таки поехать? — спросил он, поглаживая руль. — Не передумала?