Врач задумался. Морщась от шума, смотрел на фельдшерицу, маленькую, приятную даже в гневе и недоумении, которые она еще не научилась прятать. Ветер от винта обдувал ее. Белый халатик без единой морщинки обтягивал грудь, ноги, все собранное в комок тело.

Врач вздохнул, угрюмо и обиженно глядя на Аню, которая могла подумать, что у него совсем нет сердца. Он и сам не был старым, но и то правда, что подобной чувствительности, какая в избытке обнаружилась у молоденькой фельдшерицы, у него давно нет.

Поразмыслив, врач сердито взмахнул рукой. Когда стало потише — пилот убрал газ, — врач порылся в саквояже, вынул записную книжку.

— Я, право, не знаю… — сказал он. — Не могу ручаться….

Аня молча ждала. Уставилась на врача немигающими, большущими глазами, старалась всем видом своим помочь тому справиться с нерешительностью — не проморгать бы, не упустить надежду.

— Я понимаю, чего вы хотите, — как бы вслух размышлял врач. — Все-таки вы чуда хотите… У них есть дома кто-нибудь, кому можно поручить довольно сложное дело?

— Мать и сын, больше никого…

— Понимаете, я сам не занимался… Но телефон городской у меня записан. Для того, чтобы позвонить насчет препарата… — он вывел латынью длинное название, протянул листок Ане. — Спишите себе на листочек. — Он невесело усмехнулся. — Если верить слухам, вещь чудодейственная, импортная… Очень дорогая…

Потом он отобрал у Ани листок, отодвинулся, делаясь опять скучным и холодным.

— Вы не от меня это узнали… — отрешенно проговорил он. — Тот, кто будет звонить по телефону, должен сказать: от Зинаиды Павловны…

— Я сама займусь! — вслед ему крикнула Аня.

— В таком случае не говорите, кто вы… — через плечо, на ходу бросил он. — Назовитесь хотя бы…

Последних слов Аня не разобрала, — разом налетели со стороны вертолета ветер и шум. Она вернулась к людям, которые не видели ничего, кроме белого, с красными полосками вертолета, — он снялся с земли, летел над ровным сияющим полем, уменьшался на глазах. Уже у ворот, при виде убитой горем Сазонихи запоздало достигли слуха сразу не расслышанные слова врача: «Назовитесь хотя бы… его сестрой».

— Ну что, доченька, — сказала Настасья Павловна. — Колоть его будешь?

— Это само собой, — тихо проговорила Аня. — Я Зою попрошу… Мне в город надо ехать. За лекарством. Дефицитным… — И через силу, отводя глаза от осунувшегося лица женщины, выдавила: — Денег, говорят, больших стоит…

— Господи, — спохватилась Настасья. — Денег не жалко, Нюта. Достань только…

Будто виня себя, что раньше не догадалась, Настасья покачала головой, заторопилась в избу. Вынесла две скомканные бумажки по десяти рублей, протянула Ане.

— Разве жалко, — сказала она, приласкалась к руке Ани. — Хватит? Не хватит, скажешь…

Ничего не сказав, Аня спрятала деньги в сумку.

— Прости меня, дуру, — опять начала плакать Настасья.

— Я Зою пришлю, чтобы подежурила. Может, сегодня же сама вернусь, если все получится…

Дай бог…

Бабы все толпились у ворот, они, молча пропустив Аню, с любопытством смотрели ей вслед. По пути в медпункт Аня свернула к избе, в которой надеялась застать Зою Щербакову. Неуверенно вошла во двор, услышала: играет радиола, значит, дома, но это еще не вся удача. Согласится ли?

Зоя окончила медучилище раньше Ани на год, работала в районной аптеке, а в Грачевке, в родном селе, проводила отпуск. Последний раз Зоя забежала в медпункт во втором часу ночи просить спирт, у мужиков водка кончилась, послали. Спирта у Ани было всего граммов сто, не отдала она Зое.

Аня с порога увидела Зою: та лежала на диване, подергивая ногами в такт музыке. Аня кашлянула, но вместо кашля получился сиплый, сдавленный звук. Она опустила голову, дожидаясь, когда музыка кончится и можно будет просто окликнуть Зою.

— Ты чего там стоишь? — заметила ее Зоя. — Я тебя за кошку приняла. Она у нас простуженная… Что это вертолет прилетал?

— Сашка…

— Во не везет кадру, — сказала Зоя, выключая радиолу. — Жил бы да жил.

— Он еще не умер.

— А чего голову повесила? — не переменив голоса, спокойно спросила Зоя. — Может, поправится еще…

— Я о том и думаю, — вздохнула Аня: — Не сможешь ты с ним побыть, Зоя? Мне в город срочно надо.

— На свиданье? — поинтересовалась Зоя, поднимая одну ногу за другой к потолку, оглаживая их ладонями. — У меня тоже сегодня свиданьице. С лейтенантиком…

— Я по делу, — сказала Аня, — Я, может, вернусь ночью… Ему вечером два укола надо сделать, лекарство дать…

— Хах, рассмешила, — скривив тонкие губы, сказала Зоя. — Все это я давным-давно забыла… Зачем в город-то едешь? Чего темнишь-то?

— А что изменится, если я скажу, зачем еду, — обиженно протянула Аня. — Я же тебя первый раз в жизни прошу…

— Я к тебе первая с просьбой приходила, — сказала Зоя, подождав, улыбнулась: — Я же не обижаюсь…

Аня, соглашаясь, кивнула, начиная забывать о смысле разговора, и все-таки смысл этот догнал ее уже во дворе: да, Аня хотела, чтобы Зоя посидела возле Саши, но Зоя… на мгновение все смешалось в голове. Потом все прояснилось, и пришла больно царапнувшая сердце досада: зря не отдала тогда Зое остаток спирта.

Аня открывала тяжелые ворота, когда сзади подлетела Зоя.

— Ладно, побуду я с ним, — запыхтела у самого уха. — А то пойдешь трепаться, все село подхватит: Зойка такая-сякая…

— Не бойся, — отдернув плечо от Зоиной ладони, сказала Аня и вышла на улицу.

— Сказано: приду! — крикнула Зоя. — Приготовь, что надо!..

Кажется, погода менялась — воздух потеплел, а в небе появилась серая мгла. С автобусной остановки видно было, как от реки к огородам ползет белесая дымка. Солнце уже шло на закат.

Аня поглядывала то на поворот дороги, где должен показаться автобус, то на двор Сазонихи. Вид пустого двора, на котором не появлялись даже куры, все сильнее тревожил Аню. Как назло, опаздывал автобус. Кроме Ани, казалось, никто не торопился. Пассажиры, приехавшие на рыбалку и за грибами, спокойно возились со своими вещами.

Когда автобус подошел и развернулся, пассажиры разом зашевелились, повалили к дверям, оттеснив Аню. Аня поднялась последней — мест уже не было.

Езда постепенно успокаивала Аню — это лучше, чем стоять и ждать. Но потом снова стало одолевать беспокойство — можно не попасть на электричку, если будут катить так медленно, так часто останавливаться и сажать пассажиров. На объездах — дорога местами была перекрыта для ремонта — мотор завывал и задыхался, и Аню охватывал страх: вдруг автобус сломается.

Полегчало, когда автобус ходко побежал по широкой исправной бетонке, уставая лишь на подъемах.

Аня порылась в сумке, проверила, все ли на месте — деньги, паспорт, взятый на всякий случай. Открыла кошелек, потрогала зеленую бумажку — пятьдесят рублей, которые она давно отложила себе на новое платье. Долго разглядывала листок с номером телефона, с загадочной, как пароль, записью: «от Зинаиды Павловны».

От цифр, от имени и отчества неизвестной женщины веяло тайной, как бы удваивавшей уверенность, что все сложится удачливо. Аня поймала себя на том, что она не первый раз подсознательно повторяет предстоящий телефонный разговор. Вот она набирает номер — на звонок отзываются.

«Добрый вечер! — говорит Аня и быстро, стараясь не волноваться, добавляет: — Вам звонит сестра одного больного… От Зинаиды Павловны».

Аня тихонько достала из сумочки завернутый в газету кусок хлеба, зажала в кулаке. Утром она съела сваренное вкрутую яйцо, запила холодным чаем, пообедать не успела, и сейчас неудержимо хотелось откусить хлеба. Но так, чтобы незаметно, — при людях неудобно.

— Вот закуска у девушки есть, — услышала она сзади голос.

Кровь прилила к лицу.

— Не жмись ты к ней, она еще молодая, — как бы подзадоривая того, кто разглядел в руке Ани хлеб, сказал другой. — Сыроежкой закусывай. Не хлебом единым…

— А девушке хлеба много не надо. Девушки — они как птички едят.