Настасья кинулась к нему, но Федор, быстро встав с кровати, остановил ее.

— Это хорошо, — сказал он, чувствуя, как мутит его. — Пусть выплачется.

Он вышел на крыльцо, сел на ступеньку, переводя дух, осмотрелся.

День выстоялся, над землей высоко, победно светило солнце, тихо было вокруг, и в этой мягкой тишине едва слышно лопотали о чем-то два молодых тополя, раскачиваемые несильным ветром. С неба, где не было ни облаков, ни зноя, сходила благодать.

Федор дышал тяжело, будто исполнил непосильную работу, и долго приходило к нему облегченье.

Откуда-то с околицы, из-за домов, донеслись звуки гармони. Кто-то хриплым, надсаженным голосом запел песню, она, подхваченная другим, чистым и тонким голосом, звучала сначала нестройно, но потом вплелись новые голоса, и песня выправилась, летела над селом свободно, и даже в неумелости, с какой ее исполняли, была особая, покоряющая вольность. Пронзительно горькое счастье сквозило в пении, но голоса внезапно ослабли, возникли вновь: в этот раз в них слышалось веселье и удальство.

— Митька Пронин свадьбу справляет, — сказала Настасья. — На год старше моего…

Федору показалось, что Настасья давно стоит за спиной, стоит и сторожит его.

— А вы кем приходитесь Анютке-то? — спросила она.

— Знакомый, — ответил Федор.

— По детдому еще знакомы?

Федор замялся от неожиданности, он сразу понял, что этот вопрос, почему-то очень важный для Настасьи, нельзя оставить без ответа.

— По детдому… — сказал он.

Наконец приехала Аня. Она слезла с машины, опрометью вбежала во двор, закрыла калитку, прислонилась к ней спиной, посмотрела на Настасью, на Федора, торопясь угадать, как тут.

— Живой он, спит, — поспешно выговорила Настасья. — Поплакал и заснул.

— Отчего плакал?

— Да я при нем пятнадцать блинов съел, — страдальчески сказал Федор. — А ему не дал.

Показалась Зоя — в пляжном костюме, с книгой в руке.

— Заходи, Зоенька, — обрадовалась Настасья.

Зоя подошла к Ане, метнув взгляд на Федора, язвительно сказала:

— Называется, за лекарством ездила… Умеешь прикидываться.

Аня, все еще не верившая, что она дома, почти не слышала Зою.

— Пойдем, помоги мне, Зоя, — стала уговаривать она, видя, что та собралась уходить. — С лекарством разберемся. Все-таки вещь новая…

— Что за маскарад? — поинтересовалась Зоя.

— Капитанская форма, — ответила Аня. — Вот он сам идет, капитан-то.

— Давно знакомы?

— Сегодня познакомились. Пойдем.

— Что с тобой стряслось-то, Аня? — уже не отставала Зоя. — Какая-то дикая…

— Ты вот это видишь? — Аня приоткрыла грудь.

— Называется снимай платье, знакомиться будем, — ухмыльнулась Зоя. — Все ясно.

— Ничего тебе не ясно, — сказала Аня.

Настасья напряглась, пытаясь уловить, о чем шепчутся девчата, но они замолчали, приблизились к крыльцу.

— Это Зоя, — сказала Аня, легонько подтолкнув Зою к Федору. — Заждалась.

— Федор, — называя себя, Федор приподнялся. — Сумочка там, в избе. Вы особенно не нажимайте на лекарство. Он парень крепкий, так поднимется. Я не таких доходяг видел, опыт есть…

Аня с Зоей вошли в избу.

Саша лежал на кровати, будто только что упавший навзничь; будто он решил немного передохнуть, чтобы снова встать или в худшем случае ползти — такое упорство сквозило в его позе. Это был не тот Саша, которого Аня видела вчера, нет. Аня чутьем, обостренным всеми страхами и тревогами, неотступно следовавшими за ней со вчерашнего дня до этой минуты, — особым мучительно-радостным чутьем распознала перемену.

Тем лучше. Лекарство ускорит выздоровление, оно потому и редкостное, не всем доступное, что действует лучше других средств.

Она тихонько подобралась к сумочке, вернулась к Зое. За ширмой, возле кухонного окна, открыла ее, достала одну коробку, другую.

— Вот, — прошептала Аня, протягивая Зое одну за другой обе коробки, аккуратные и добротные. — По этой части ты пограмотнее меня…

Зоя повертела коробки, уважительность и растерянность перемешались в ее взгляде.

— Первый раз вижу, — сказала она. — Импортное у нас, в аптеке, бывает, но такого не было.

Острым ногтем она надрезала целлофан. Обе нагнулись, столкнулись головами, рассматривая содержимое — лежавшие в картонных ячейках прозрачные ампулы. Первой заподозрив неладное, Аня дрожащими пальцами вынула одну ампулу, поднесла близко к окну.

— Сколько с тебя содрали-то? — проникаясь сочувствием к Ане, тихо спросила Зоя.

— Это же АТФ, — только и смогла вымолвить Аня. — Значит…

— Ну да, применяется при мышечной дистрофии. Штука ни для кого не вредная, — сказала Зоя. — Не реви, дура. Кому польза от твоих слез.

— Да я уж целые сутки реву, — всхлипнула Аня. — Слез нет. Просто не понимаю.

— Ты бы мне хоть сказала, зачем едешь, — проговорила Зоя. — Я бы тебя научила. Таких разинь полно. В соседнем районе, в аптеке, целую шайку накрыли. Кокарбоксилазу продавали. Она тоже дефицитная, так вот за десять комплектов по сто рублей брали…

— Я семьдесят дала да плащ забыла.

— С чем тебя и поздравляю.

— Разве в этом дело… Ведь единственная надежда была на это лекарство. Я тебя прошу, Зоя: молчи, — Аня услышала за дверью шаги, догадалась — идет Настасья. — Я тебя умоляю.

— Ты, смотрю, меня за человека не считаешь, — обиженно сказала Зоя. — Беда-то не от тебя ведь идет.

Появилась Настасья, ласково и выжидательно уставилась на притихших девушек.

— Совет держите, — понятливо кивнула она головой. — Бог даст, все поправится… Двадцатки-то хватило тебе, Анютка?

— Хватило, хватило, — успокоила ее Аня.

Настасья попятилась, вышла, чтобы не мешать.

— Ну ладно, — проговорила Зоя, не отрывая взгляда от Ани. — Никуда я не пойду. С тобой буду…

Она почувствовала, что Аня ее не слышит. Аня, будто оставшись одна, изумленно и широко смотрела на далекую, только ей видную точку, и невозможно было ее сразу отвлечь ни голосом, ни даже криком.

К концу ясного дня с полей сорвался сухой горький ветер. Где-то горел лес. Расплылось, подернулось мутью солнце. Потом начало стихать — ветер поубавился, а с неба опустилась на землю духота.

Из-за леса выкатилась и воинственно ухнула туча. Деревня нахмурилась, совсем опустела.

Аня, сменившая прежнее платье на белое, долго береженное, провожала Федора к автобусу. На полпути засвежевший ветер догнал их, упруго налег на спины. Земля позади загудела, шлепнулись в пыль первые дождинки. Блеснула молния.

Аня покрутила головой, отыскивая место, где бы можно было схорониться от дождя. Можно было забежать в чей-нибудь двор, но Аня высмотрела густую вербу возле пруда. Когда они прижались к морщинистому стволу, дождь полил вовсю.

Федор смотрел, как разливаются, закипают лужи; заметил просочившуюся сквозь листву тонкую струйку, подставил ладонь, поднес ко рту, попробовал дождь на вкус.

В грозовых сумерках Аня казалась спокойной; неброской, как у школьницы, не достигшей зрелости, казалась ее фигура.

Дождь шел волнами, то сильно и щедро окатывая землю, то затихая. Со всех сторон постепенно подбиралась сырость, да и листва уже не защищала — сверху потекло.

Федор снял тужурку. Принимая ее, Аня не удержалась от улыбки — в который раз спасала ее эта тужурка.

Так они стояли, пережидая дождь, когда в серой дымящейся пелене его появился человек. Торопливо, не разбирая луж, шагала куда-то Настасья.

— Настасья Васильевна! — крикнула Аня.

— Ой, батюшки…

Настасья всплеснула руками, скользя по разжиженной дороге, свернула.

— Я уж думала: уехали. Мой-то после уколов заснул, теперь опять проснулся. Вас велит позвать, — Настасья просительно уставилась на Федора. — Я ему говорю: приснился тебе такой человек, а он на своем стоит. Беситься начал, с кровати упал…

— Его друг ждет на юге, Настасья Васильевна, — сказала Аня.

— Я, конечно, позже могу поехать, — проговорил Федор. — Хороший он парень, Сашка. Вообще-то мне надо с ним поговорить.