Недоумевая, почему так долго нет Федора, Аня сняла с себя тужурку, положила рядом, но она, тяжелая, сползла на пол. Аня не успела поймать ее, резким запоздалым движением подняла с пола. Выпала из тужурки, раскрылась книжка. Подбирая ее, Аня невольно пробежалась взглядом по раскрытым листам. Это был загадочный, чудной документ, удостоверяющий личность Степакова Федора Ивановича, штурмана дальнего плавания. Большинство слов в нем были на английском языке. Только взглянув на красную обложку, Аня поняла, что впервые в жизни видит паспорт моряка.

Между тем Федор стоял в тамбуре набирающего скорость вагона, выкуривая одну сигарету за другой. Чувствовал, что тяжелеет и устает от табачного дыма, и все же курил, пытаясь заглушить в себе досаду.

В этот город, вернее, в село неподалеку от станции он должен был приехать еще два дня назад — чтобы найти здесь товарища по флоту, своего капитана Степку Колобородова. Условились они встретиться в здешнем селе, у давней Степкиной подруги, пару дней побродить по городу и отсюда на самолете махнуть на юг — скоротать там, на жарких камнях, остаток отпуска. Все могло получиться складно, если бы Федор не задержался в Москве, где в разгульной радости незаметно пролетели два дня. Только сегодня утром, проснувшись у знакомого на даче, Федор спохватился: надо ехать. Хотя, может быть, уже не ждет его Степка. И вот он, Федор, прикатил сюда, чтобы убедиться: никто его не ждет, дом Степкиной подруги — на замке.

Оставалось Федору проехать дальше — в Узловую, где жил Степкин отец, у которого можно будет узнать, куда именно решил лететь Степка: в Судак или Коктебель.

Скучно было сейчас Федору. В тамбуре дышать было нечем, а в вагон не хотелось, в нем еще хуже. Вот бы на луг, на простор. Федор улыбнулся, вспомнив, как впервые за долгие годы отмякла его загрубевшая душа, когда он увидел луг.

Приехал он так: вышел из электрички, а на перроне и далеко кругом сумеречно и мокро. Он вспомнил адрес: село Лебяжье, дом десять, — и направился на привокзальную площадь искать такси. Эти дни он жил красиво и беззаботно, как всякий настоящий моряк при больших деньгах.

Таксист его не повез — близко, а дорога дрянь, Федор не очень сильно огорчился, пошел по тропинке, которую показала ему старушка, в поле. За перелеском ноги стали тяжелеть, будто неизвестная таинственная сила связывала и притягивала их. Федор в недоумении осмотрелся вокруг, неожиданно понял: это земля. Это она, забытая Федором, пока он носился по морям-океанам на траулере, похожем на огромную железную зыбку, она, хорошо помнящая и ждавшая своего блудного сына, напомнила сегодня о себе. И Федор упал в траву, сырую и теплую, золотистую в свете угасающей зари. Потом, молитвенно выпрямив спину, еще и еще раз оглядел простор.

Точно такой луг, помнится, в таком же колдовском туманном оцепенении не раз снился в долгих полярных рейсах. Снился табун, который, вздрогнув от невидимой опасности, скачет неизвестно куда. Федор просыпался от распирающего грудь восторга; узнав нависший подволок каюты, с тоской слушал дыхание большой воды за иллюминатором. И вот он луг, живой…

Федор забрел далеко в глубь луга. В сизой задымленной низине скрипел коростель. В близкой речной заводи, откуда наплывал холодок, плескалась рыба.

Долго слушал Федор звуки ночной земли…

Вот уже сколько часов прошло после тех мгновений, когда Федор припадал к земле, словно просил у нее прощения, а тоска по ней не исчезала, только стала чуточку тише.

Вроде немало уже погулял он, и должна бы появиться тоска по морю, как это случалось раньше.

Федор стал ходить по тамбуру; потом прижался лбом к дверному стеклу, пытаясь разглядеть за ним хотя бы очертания земли. Но там стояла сплошная тьма, а слух ловил лишь ровный гул идущего поезда.

Аня показалась в тамбуре так неожиданно, что Федор сначала растерялся, помахал руками, будто дым от этого мог куда-то уйти. Он заметил: Аня держит в руках его тужурку.

— Спасибо, — сказала она, отдавая Федору одежду. — Неудобно получилось…

— Пустяки, — поспешно проговорил Федор.

— Из кармана вашего документ выпал. Я не заметила, из какого кармана, вложила наугад. Не подумайте…

— А тут секретов нет, — сказал Федор, радуясь Ане, как ребенку. — Вот если бы потерялся.

— Тогда бы что было?

— Нагоняй жуткий.

Федору было легче с Аней, он торопливо искал в памяти какую-нибудь историю, чтобы, рассказывая, подольше задержать возле себя девушку. В то же время он боялся, что, уделяя ей внимание, может перестараться, и Аня это почувствует; ей может прийти в голову, что обязана платить ему вниманием. И без того, видно было, что ей не по себе. Федору было хорошо от сознания, что он смог помочь девушке — одолжил тужурку, купил билет, дал проводнице пятерку за услугу.

— Вы идите поспите, — сказал Федор. — Я все равно спать не буду. Мне одно дело обмозговать надо.

Аня помедлила, посмотрела на Федора, как бы проверяя, правду ли он говорит; потупилась, делаясь похожей на школьницу, боком толкнула дверь.

Так и простоял Федор в тамбуре, пока не забрезжило. В серой предутренней мгле начали промелькивать кусты, посветлело небо. Ни лесов, ни холмов еще не было видно, они лежали, объятые предутренним сном. Потом как-то сразу, словно стосковавшись по новому дню, обнажилась широкая долина, в ней уютно, дремно темнело село.

Федор обрадовался Ане, которая, вымученно улыбаясь, вышла в тамбур, неся саквояж Федора. Значит, скоро остановка. Аня передала саквояж Федору, встала рядом, тоже всматриваясь в долину, где уже можно было различить задымленные овраги, рощицы.

На Узловой было по-утреннему тихо.

Аня, оставшись наедине с Федором, растерялась, стала беспокойно осматриваться. Наконец она поняла, что ищет — автобусную стоянку. Площадь была пуста. Единственная собака, видимо разбуженная шумом поезда, покрутилась возле ларьков и скрылась.

Ане хотелось сказать Федору, что ей надо спешить в Грачевку, где ее очень ждут, сказать даже: умирает паренек. Глядя на Федора, на его надежную крепкую фигуру, на внушительную, красивую тужурку, Аня подумала, что ему, видать, все в жизни дается легко. Ему нипочем сейчас раздобыть машину.

— Я ведь должна вам… — тихо проговорила она. — Я зайцем думала проехать, а деньги у меня в деревне. Стыдно мне перед вами…

— Пустяки, — широкодушно сказал Федор. — Я человек богатый. Надо же поделиться деньгами. Ерунда все. Вы, я вижу, торопитесь. На чем вы поедете отсюда?

— Не знаю. До автобуса еще два часа. А меня ждут, ждут.

— Понятно, — сказал Федор. — У меня есть предложение. В этом городке я первый раз. А вы, я думаю, бывали тут.

— Бывала, — кивнула Аня.

Федор извлек из бокового кармашка саквояжа синюю книжку, на обложке которой белели большие буквы: «Морфлот». Полистав, Федор сказал:

— Улица Гагарина, дом восемь. Не знаете?

— А вот она, — Аня показала на деревянные дома, протянувшиеся вдоль железнодорожного полотна.

— Зайдем на минутку, — сказал Федор.

Он еще сам не знал, зачем зовет ее с собой, но в отдаленном уголке его сознания возникло предчувствие, что ему станет больно и одиноко после того, как они расстанутся. Он уже начал грустить, приготавливая себя к моменту расставания, и неизвестно откуда взявшийся голос уговаривал его оттягивать время.

Ане будто передалось это его состояние, она молча, покорно согласилась, зашагала. Она вела Федора по засоренным осыпям, выбирая самый короткий путь. Когда добрались до улицы, Федор пошел впереди, поглядывая на номера домов.

— Здесь, — сказал он, остановившись напротив палисадника и трех высоких рябин, из-за которых нельзя было разглядеть окна.

Вошли во двор. Федор поднялся на крыльцо, постучал. Старик, показавшийся у порога, всклокоченный, диковатый, был до того смешон в своей полусонной растерянности, что Аня, позабыв обо всех горестях, прыснула в кулак.

— Хведор, сатана… — сердито стал выговаривать старик Федору, но заметил Аню, осекся, покачал головой. — Дело ясное… молодое. Степка-то уж того — улетел один. Он в тралфлот звонил, а ему говорят — Хведор прямиком на юг… Ну заходьте, чего топчетесь.