Гриз чуть-чуть улыбается лицу Рыцаря Морковки из своей памяти: упрямому и растерянному, рыжие вихры – дыбом, веснушки возмущённо рдеют.

Улицы Энкера дышат вечерним холодом – но в её крепости тепло, даже жарко. От его попыток уберечь – её, ну не нелепо ли. От отчаянных просьб: «Послушайте, я понимаю, там… сколько вы говорили, дюжина алапардов? Да, дюжина алапардов. Я не сомневаюсь, что вы готовы отдать за них жизнь, но вы же ничего не добьётесь, если сгинете с ними… А питомник? Мелони, Йолла, Аманда… все остальные?!»

Когда он всерьёз собрался попросту не пустить её на Белую Площадь – она наконец подняла голову. Перехватила отливающий бирюзой взгляд:

– Но я же буду с вами, господин Олкест. Вы же прикроете мне спину?

Бедный Янист Олкест лишился голоса – и пока они с Джемайей обсуждали, что делать, только кивал.

Так и не успел задать основной вопрос – но тот явился сам.

«На что ты надеешься?» – вопрос прокрался в её крепость под покровом ночи и теперь вот бродит по улицам, ища чего-то… или кого-то, как она.

«На что рассчитываешь?»

На чудо, – хочет отозваться Гриз, но даже мысленно осекает себя (слишком много чудес для одного города). И поясняет неотступному, упрямому вопросу, который в ее воображении – рыж, как один маг воды:

– Знаешь, что для варга важнее всего? Не умение бодрствовать или хорошо бегать. Не слух, не обоняние… даже – не искусность соединения с животными. Чутьё… высшее ощущение, почти предвидение, которое даётся только тем, кто потом станет учить иных варгов.

Понимать, что правильно, а что нет. Ощущать, как поступить, и на кого опереться, и где быть. Моя наставница говорила, что оно у меня есть – я была уверена, что едва ли.

Но это звенит в моей крови. Это – единственно правильное, то, что я должна быть там, на площади… чтобы что? Узнать своё место? Отдать жизнь за дюжину алапардов или вместе с ними? Попытаться нарушить планы Мастера, который решил устроить представление ради идей прогрессистов?

Может быть, чтобы понять – почему меня преследует пламя в небесах. Огненный росчерк крыльев – то дальше, то ближе. Согревающий словно отголосок переданных через Джемайю слов: «Иди без страха, сестра».

Иди без страха. Мы вместе.

Безумно – надеяться на кого-то, кого даже не знаешь. Словно откидываться – и падать назад в твердой уверенности, что подхватят. Гриз могла бы сейчас испустить призывный клич, взглянуть фениксу в глаза и хотя бы попытаться спросить о его хозяине. Или, если варг един с фениксом прямо сейчас, – спросить: «Кто ты и чего ищешь в этом городе? Почему скрываешься? Чего хочешь?»

Но улицы вокруг неё – пахнущие застарелой кровью, дождем и ложью, – подсказывают, что она не получит ответ. Потому что не время, и потому что несущественно, и потому что Луна Мастера уже проступает в небесах.

И Белая Площадь впереди. Во всех городах Кайетты они – Белые, подражание Белой Площади Акантора, той, что перед Башней Кормчей. Эта же – едва ли не единственная, сменившая цвет и название. Алые пятна – и Площадь Явления, и неужели никто из тех, кто стремится сюда так настойчиво не слышит, с каким зловещим предопределением это звучит?

Гриз Арделл плотнее набрасывает капюшон на лицо. И даёт себя утащить ручейкам зевак – влить в широкую реку тех, кто жаждет прикоснуться к чуду. Голоса – шум моря и крики чаек над ним, и они до скелета обгладывают каждую весточку.

– Варги… эти самые… видели их, говорят!

– Только их, говорят, то ль дюжина, то ль две…

– Алапардов?!

– Да варгов же!

– Щит Людей так и сказал: знаю ваш план. Вот, видать, приперлись все – выполнять…

– Тейм! Тейм, скотина, куда умотал! Пошли назад, говорю! Ты слышал, Тейм? Там толпы варгов пополам с алапардами! Тейм, куда тебя несёт в это побоище?!

Но Тейм уже ускользнул, растворился в людской осенней реке – хмурой, мутной, шумной. В толпе, где властвуют крики предсказателей да гадалок да носится любопытство и неистовая, въевшаяся за годы жажда.

Жажда чудес. Те, которые живут на их осколках, наконец-то идут получать своё собственное чудо, увидеть своими глазами, обнюхать и ощупать. И прячется ещё одна жажда – за набрякшими красноватыми веками, и стиснутыми усталыми губами, за посеревшими щеками, похожими на камень выветренных стен.

Желание, чтобы тебя защитили.

Желание верить катит реку людей к Белой Площади, и Гриз старается не утонуть в её волнах. Осторожно выгребает, затаивая дыхание, скользит мимо разгоряченных тел, огибая драки и давки, проходит там, где, кажется, уже не протиснуться.

Улицы вокруг Площади Явления набиты куда плотнее, чем в день той самой ярмарки. Растоптаны букеты у домов, и сама площадь кажется – гомонящим людским омутом, в который втягиваются всё новые тела.

В центре омута – пустое пространство, незримая сцена. Может, постарались люди Сирлена Тоу, а может, это артефакты Петэйра. Или жители сами не рискнули соваться туда, где возвышаются три алапарда, которых придавливает к земле кудрявый малыш на постаменте. К дому, возле которого стоял он. К плитам, с которых он поднялся, прежде чем протянуть руку обезумевшим бестиям на площади.

На этих плитах, у ограды резиденции мэра, теперь стоит оцепление. Стража Сирлена Тоу – пара дюжин молодчиков с крепкими челюстями. И законник Тербенно –прячется под серым капюшоном, но его выдают пальцы – до побеления стискивают костяную дудочку…

Вы знаете лунные мелодии, законник Тербенно? Знаете – мелодии для хороших представлений? Для чудес? Так сыграйте их, потому что блеклая луна напитывается серебром – и становится одиноким светильником, властвующим над широкой сценой. Приподнимается невидимый занавес.

Они являются в шуме расступающейся толпы, в криках задавленных, в воплях: «Идут! Идут же!!»

Три варга с закрытыми капюшонами лицами. И девять алапардов – что окружают варгов кольцом.

Шествуют по Большой Торговой – и в людском море начинается отлив, люди втискиваются в переулки, запруживают собой садики и дворики, влезают в окна – только бы не коснуться…

В театре должно быть тихо – до финальных аплодисментов. Публика понимает это, потому смолкает – вытягивая шеи, тараща глаза. Публика переминается с ноги на ноги и сопит, облизывается и дрожит… Но не уходит.

Жажда чудес – сильнее страха.

Шумит вода в почтовых каналах, за бронзовыми решётками – и бледный лунный свет играет на брусчатке площади живым серебром. Тёмно-бордовые пятна мнимой крови – вот-вот покажутся настоящими…

Варги останавливаются, не дойдя до памятника Чуду Энкера.

Три переплетённых бронзовых тела алапардов – на постаменте. Девять медово-золотистых тел – внизу. Послушны велениям невидимого артефакта. Гриз видит Шалфея и Лаванду… наверное, все остальные алапарды – тоже из тех, которых якобы Ребенок Энкера забрал у якобы варгов.

Но горожане-то вряд ли различают алапардов в лицо.

Звери безучастны, немы – не актёры, но декорации. Актеры – те, что под капюшонами. В них заметно легкое театральное волнение: никогда перед такой публикой играть не приходилось… Обмениваются едва заметными знаками: начнём, что ли?

– Слушайте все! – Голос ровными волнами катится над площадью. Заученные паузы, идеально выстроенное придыхание. – Внемлите нам, подсудимые! Двадцать пять лет назад мы пришли сюда, чтобы предупредить!

– Предупредить тех, кто творит зло! – хором помогают двое. – Предупреждение тем, кто возомнил себя над природой! Предупреждение!

– Тогда нас остановили, но мы добились своего.

– Мы предупредили! Предупредили вас всех! Мы всех предупредили!

В людском море, зарождается буря. Вскипают и молкнут пораженные голоса: «Это они… говорят, они были… тогда! Когда Резня!»

А те, кто неумело, топорно притворяется варгами, теперь говорят, сплетая голоса – и цепь из фраз наотмашь хлещет по толпе:

– Мы предупредили вас, но вы не вняли…

– Мы показали вам, но вы не поняли…

– Вы возомнили, что можете стать выше живого…